| |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск пятый
Памятки истории
Прошлое легче порицать, чем исправлять.
Тит Ливий
Алексей Тепляков
БОРОДА МНОГОГРЕШНАЯ
Дмитрий Киселёв – подпольщик, резидент, «большой учёный»
Страница 2 из 2
[ 1 ] [ 2 ]
«По проискам Киселёва…»
Через два с лишним года нелегальной работы коммерсант Моцный бесследно растворился, а появившийся вместо него сугубо официальный чиновник Д.Д. Киселёв 11 ноября 1922г. получил назначение уполномоченным правительства Дальневосточной Республики на станции Пограничная в Маньчжурии. С самого конца 1922г., когда ДВР была присоединена к России, он начинает представлять интересы наркомата иностранных дел РСФСР на этой же Пограничной – одной из основных станций Китайско-Восточной железной дороги. Работа дипломата Киселёва по-прежнему являлась ширмой, за которой пряталась его деятельность на Разведупр и ГПУ. В частности, он вел постоянную переписку с бывшим начальником Иностранного отдела ВЧК Я.Х. Давтяном, работавшим тогда советником полпредства РСФСР в Китае. Реально же Яков Давтян являлся главным резидентом ГПУ в Китае. 9 декабря 1922г. Давтян писал из Пекина на станцию Пограничная:
«Уважаемый товарищ, прошу сообщить мне с ближайшим курьером (через т. Погодина) точные данные о Фортунатове в смысле дальнейшего его использования для специальной работы.
Прошу также установить непосредственную связь со мной (письма через т. Погодина) по всем вопросам, связанным с этой работой.
Полагаю, что Вы имели от т. Трилиссера в Москве – надлежащие указания.
С коммунистическим приветом Я. Давтян».
5 февраля 1923г. Киселёв получил от Давтяна новое послание, где тот выражал свой скепсис относительно предположений резидента об агрессивных устремлениях Японии, упоминал Сунь Ятсена, одного из ведущих китайских военно-политических лидеров Чжан Цзо-линя, белого атамана Г.М. Семёнова, а также просил конкретных фактов от тех информаторов Киселёва, которые слишком увлекались общими рассуждениями:
«Ваше письмо от 24/I получил. Прошу продолжать работу. В частности, №4 (это кличка видного агента – А.Т.) используйте широко, вместе с тем строго следя за тем, чтобы он не давал беллетристики.
Прилагаемые к В/письму сведения мне кажутся преувеличенными. Вряд ли японцы смогут начать – или даже серьезно поддержать – новую авантюру. Чжан-Зо-Лин тоже как будто меняет фронт и готов итти с нами на соглашение, если он будет уверен, что мы его не тронем (тут сказывается влияние Сунь-Ят-сена на него). Но что Семенов проявляет некоторую активность (и областники) – это верно, есть и другие сообщения. Пока ещё неясно – насколько это серьезно – возможно, что он просто делает себе рекламу, чтобы получить деньги от японцев и… от нас (к нам подъезжали его люди с разными комбинациями).
Прошу в первую очередь направить Ваше внимание на следующие пункты
1) Семеновцы – их планы, конкретные силы, деньги.
2) Имеются ли другие белые группы, подготовляющие серьезные действия?
3) Положение белых в Манчжурии (Хунгун, Гирин, Мукден, Пограничная, Харбин, Сахалян /русское название пограничного с Благовещенском китайского г. Хэйхэ – А.Т./). Есть ли вооруженные банды, отношение китвластей к ним.
4) Действия Чжан-Зо-лина, его связи с белыми и японцами.
5) Японо-американские отношения в Манчжурии.
6) Насколько реальны планы японцев перешивки линии Харбин – Куангендза и далее получение этой линии себе взамен других компенсаций Чжану (Чжан Цзо-линю – А.Т.).
7) Связи белых с Россией, адреса лиц и организаций в России, переправы и поездки и пр.
Конечно, все эти задания – только в виде общих указаний. Выполняйте поскольку у Вас будет возможность.
Имеются ли у Вас средства на эту работу? Если нет – могу Вам послать. Не давайте информаторам распыляться в общностях – требуйте конкретных и проверенных материалов.
В будущем буду подписываться «Мирович».
С коммунист. приветом Я. Давтян».
Сохранил Киселёв и письмо Давтяна, датируемое приблизительно сентябрём 1923г.:
«Уважаемый Товарищ Дядя Ваня
Ваше письмо от 23 мая получил со всеми приложениями. Прошу вас и в дальнейшем продолжать информировать и в случае Вашего отъезда принять меры, чтобы наши связи не прекратились. Присылайте мне по возможности все Ваши материалы в 2-х экземплярах, поскольку это технически будет возможно.
С коммунистическим приветом Мирович».
В 1924г. «Мирович» сообщал, что на время его отъезда дела передаются находящемуся в Харбине Перевалову, «с которым предлагаю сноситься по всем делам, связанным с агентурной работой».[ 13 ] В этот период «Дядя Ваня», будучи в теснейшем контакте с органами ОГПУ, не выбирая средств, борется с белоэмигрантами, засылая к ним агентов и требуя от китайских властей прекращения деятельности белых на их территории. Он возглавляет целую группу разведчиков и имеет на связи очень ценных агентов.
Вот любопытный документ, отправленный малограмотными дальневосточными чекистами из Приморского губотдела ГПУ Киселёву в сентябре 1923г.:
«Сов. Секретно
Лично.
Уполномоченному Правительства тов. КИСЕЛЁВУ
Для работы, указанной в вашем отношении 29/IX за №161/с, направляется к Вам наш секретный сотрудник по фамилии ФЕДОРОВ (кличка МАЛЬЦЕВ), который должен будет явиться по вашему указанию к №4. МАЛЬЦЕВ №4 [номера четвёртого – А.Т.] как нашего не знает, а знает как представителя белых, [к] которому он должен явиться, имея пароль: «я 69», на что он должен получить ответ: «96». Эта процедура должна якобы уверить №4, что человек прислан по назначению и это послужит поводом к хорошему приему №4 [номером четвёртым – А.Т.] МАЛЬЦЕВА. С другой стороны это МАЛЬЦЕВА уверит, что он разрабатывает белую фигуру в нашу пользу, тем самым сохранив конспирацию. Инструкцию МАЛЬЦЕВ здесь получил, а также предупрежден на случай, если понадобится сопровождать человека во Владивосток. Но для этого Вы там должны будите [так в тексте – А.Т.] скомбинировать возможность нелегально пройти границу.
Этот самый МАЛЬЦЕВ был у ОВЕЧКИНА и последний его хорошо принял. Об ОВЕЧКИНЕ МАЛЬЦЕВ расскажет №4 [номеру четвёртому – А.Т.], а последний должен будет перед «работодателями» хваснуть [так в тексте – А.Т.] о вышеуказанных заслугах МАЛЬЦЕВА.
Конечно явится к №4 он должен как ФЕДОРОВ.
НАЧПРИМГО ГПУ / КАРПЕНКО /
30/IX – 23 года
Владивосток».[ 14 ]
Сексот Федоров – это бывший секретарь колчаковского МИДа и недавний работник крупной немецкой торговой фирмы «Кунст и Альберс», имевшей ряд филиалов на Дальнем Востоке, а вот кто такой «№4», о котором сам бывший начальник внешней разведки ВЧК напоминал Киселёву: «используйте широко, вместе с тем строго следя за тем, чтобы он не давал беллетристики», документы умалчивают. Следует учесть, что одна из советских резидентур в тот период смогла установить оперативный контакт с генконсулом США в Харбине Джонсоном, «оказывавшим нам большие услуги», о чём хорошо знал, например, А.И. Емшанов, с 1926г. работавший управляющим КВЖД.
Наш резидент постоянно успешно сочетал деятельность в Разведупре с работой на ОГПУ. В мае 1924г. полпред в Китае Лев Карахан писал Киселёву: «Не могу не выразить своего удовлетворения по поводу той дружной и согласованной работы, которую Вы ведёте в контакте с органами ГПУ. Я и раньше был осведомлён об этом и считал, что успешный ход Вашей работы обязан отчасти Вашему умению наладить работу с нашими органами на советской территории». 24 сентября 1924г. приказом ОГПУ Киселёв был награждён маузером с надписью: «За совместную работу с органами ОГПУ по борьбе с бандитизмом и белогвардейским движением в ДВО».
Киселёв выполнял широкий круг поручений, в том числе и относящихся к своей официальной консульской работе. 5 июля 1924г. он сообщал Карахану о результатах приёма двух зданий бывшего российского консульства в Ханькоу: стоимость вместе с участком – 700 тыс. китайских долларов, крыша течёт, из всего имущества налицо только два несгораемых шкафа и пишмашинка. Русская колония, по наблюдениям Киселёва, насчитывала в Ханькоу сотню-другую человек, в том числе колчаковского генерала Бурлина и семёновского генерала Казачихина. Упомянув, что бывший русский консул Бельченко работает консулом Португалии, Киселёв предлагает Карахану «устранить Бельченко с китайской службы, а равно… всех русских белогвардейцев, которые сейчас занимают в Ханькоу у китайцев разные должности». В августе того же года Киселёв вернулся в СССР, а 10 ноября 1924г. получил от Карахана диппаспорт (на фото – снова с бородой) и приступил к работе генеральным консулом СССР в Харбине, одновременно являясь членом правления КВЖД.[ 15 ] Там он смог серьезно подорвать антисоветскую деятельность многочисленных русских эмигрантов.
…28 февраля 1938г. в послании на имя замначальника Разведупра старшего майора госбезопасности С. Гендина (недавнего беспощадного к врагам народа следователя центрального аппарата ГУГБ НКВД) Киселёв писал о своей работе на ОГПУ:
«Я работаю в РУ РККА с мая 1920г. В течение 10-ти лет с 1920г. по 1930г. я был на боевой работе РУ РККА за рубежом. Первые два с половиной года этой зарубежной работы я находился в крайне тяжёлых и опасных для моей жизни условиях нелегального существования. Достаточно сказать, что один из зарубежных работников РУ РККА возглавлявшейся мною нелегальной группы – мой родной брат М.Д. Николаев – был тогда раскрыт белыми и зверски убит ими за рубежом.
Одновременно с работой [в] РУ РККА я по распоряжению центра выполнял за рубежом в течение 10-ти лет и работу по линии ОГПУ как в Китае, так и в Японии. В дальнейшем я продолжал работу [в] РУ и ОГПУ, будучи уполномоченным НКИД СССР на Пограничной, но опасность быть убитым всё время, как Дамоклов меч, висела над моей головой.
Дело в том, что на Пограничной по заданию органов ОГПУ я провёл большую работу по борьбе с белыми. Я сумел разгромить не только все белогвардейские подпольные организации в Пограничной, но и формировавшиеся там белые банды, добился официальной выдачи как главаря этих белобанд казачьего офицера Шипицына и заключения в китайские тюрьмы других белобандитов, некоторых же белобандитов я сумел другими способами передать органам ОГПУ (Главарь белобанды поручик Ковалёв и друг.).
Мало того, я раскрыл в 1924г. в г. Никольск-Уссурийском в отдельной Дальневосточной Кавбригаде контрреволюционный белогвардейский военный заговор, нити которого тянулись за рубеж – [в] Пограничную и Харбин. Я не только помог выяснить несколько десятков участников этого заговора и арестовать их, но зафиксировал даже все контрреволюционные разговоры, которые заговорщики вели с представителями зарубежных белобандитов, и сообщил все материалы органам ОГПУ, а также помог выявить и арестовать представителя зарубежных белогвардейцев – поручика Ковалева.
(…) Между тем белые на Пограничной приговорили меня к смерти и подготовляли покушение на меня, чего, однако, им не удалось осуществить, так как я был своевременно предупреждён… Представляю выписку из харбинской белогвардейской газеты «Русский голос» от 1/4/24г. и справку В.В. Смирнова, который в то время работал секретарём представительства СССР на Пограничной и помогал мне в работе по линии ОГПУ.
(…) Ныне я нуждаюсь в помощи и содействии ОГПУ-НКВД… решаюсь ныне просить Вашего ходатайства перед НКВД о возобновлении для меня лечения в санчасти НКВД, диэтпитания и бытового обслуживания».
Киселёв ссылался на то, что в то время не получал от ОГПУ никакой платы и прилагал справку от Василия Васильевича Смирнова (бывшего консула СССР в г. Маньчжурия, а на 1938г. работавшего членом правления ВОКСа – Всесоюзного общества культурных связей с заграницей). Смирнов выписал ему такую вот справочку специально для «представления органам НКВД»: дескать, в 1923-1934гг. Киселёв «благодаря своему положению и связям с китайскими властями» добился выдачи Шипицына возле Гродеково, «а часть белобандитов при помощи т. Киселёва попала в руки органов ОГПУ другими способами».[ 16 ]
Что касается упоминавшейся выше газеты «Русский голос», то в ней 1 апреля 1924г. была помещена заметка «По проискам Киселёва», где говорилось, что ещё в 1923г. «по проискам Киселёва было арестовано до 60 человек беженцев, обвиненных Киселёвым в том, что будто бы они устраивают вооружённые нападения на Приморье и грабят жителей. Тогда удалось убедить в ложности доносов Киселёва и арестованные сильно не пострадали». А в марте 1924г., информировала газета, по инициативе советского представителя властями был арестован Шипицин («по слухам, контрабандист») и проведены облавы и обыски в нескольких домах Пограничной.
Отметим, что значительная часть русского населения Маньчжурии добровольно в первой половине 1920-х гг. возвратилась в Советскую Россию. Киселёв сохранил благодарственное письмо 78 репатриантов, выехавших с его помощью в конце 1924г. в Читу и встретивших на родине, как они выразились, самое «братское отношение».
Немало времени у консула уходило на решение вопросов, связанных с функционированием КВЖД. Китайские власти проводили политику вытеснения СССР из Маньчжурии и постоянно пытались захватить руководство прибыльной железной дорогой. В 1925г. Киселёв выступал в русской харбинской газете «Трибуна» с обвинениями китайских коммерсантов в неправомерных односторонних действиях, спровоцированных японскими агентами и китайскими генералами.
Работа Киселёва оценивалась высоко, причём не только в Разведупре и ОГПУ. О том, что кадровый работник разведуправления Киселёв считался большим знатоком китайских дел не в одних лишь спецслужбах, говорит тот факт, что нарком иностранных дел Г.В. Чичерин собирался послать с Киселёвым письмо Сунь-Ятсену и даже дал поручение консулу набросать проект этого послания.
Консул в Японии
В 1925г. после вывода императорских войск из северной части Сахалина Япония и СССР заключили мирный договор и в мае обменялись послами. Военная разведка получила возможность создавать свои резидентуры под крышей посольства и консульств. И Дмитрий Дмитриевич получил новое ответственное назначение. Официальный документ о назначении Киселёва генконсулом был подписан заместителем наркома по иностранным делам Л.М. Караханом загодя, ещё 30 мая 1925г. Осенью этого года консул прибыл в Японию. В 1925-1930гг. резидент Разведупра Киселёв работал консулом в портовых японских городах Цуруга (до 1928) и Хакодате, что на острове Хоккайдо (с 29 июля 1928г. по май 1930г.). В это время его семья значительно прирастает: в Цуруге на свет в 1925г. появляется Екатерина, а пятью годами позднее 47-летняя Е.А. Киселёва отважно рожает сына Дмитрия. Дети от первого брака тоже находились недалеко от отца: известно, что в 1928г. в Цуругу приезжал сын Киселёва Пётр, в то время студент восточного факультета Дальневосточного университета во Владивостоке, а в консульстве в Хакодате работала дочь Александра.
Документов этого периода в личном архиве разведчика не очень много. Есть, к примеру, подробная справка о хищническом лове японцами крабов в советских водах, а также докладная записка о долгой и нудной склоке с заведующим Хакодатским отделением торгпредства Хлыновским, спровоцированной третьим лицом… По заданию полпреда А. Трояновского Киселёв подготовил обстоятельный доклад о промысле в дальневосточных водах белух – крупных дельфинов, из которых добывался ценный жир. Консул считал промысел белух очень перспективным делом для советского экспорта.
Сохранилась и инструкция (почему-то с грифом секретности) для консулов «о соблюдении правил принятого в буржуазном обществе этикета… ввиду того значения, которое придаётся в буржуазном обществе внешним условностям». Вот характерная выдержка из инструкции: «Должна быть ясно выражена тенденция, что, подчиняясь в известных случаях этикету, мы не придаём никакого значения всем этим церемониям и стараемся их упростить». Согласно инструкции, главным правилом для советского этикета должна была стать «безукоризненная аккуратность в соблюдении времени», «безусловная скромность в костюме, обстановке» и «чтобы скромно составленное меню было приготовлено так, чтобы его можно было есть».
Сберёг Киселёв и свои стихи: как шуточные о коллегах (неплохие), так и посвящённые стране пребывания (очень риторические и шаблонные). Последние были переведены на японский и, насколько можно судить, предназначались для публикации в местных газетах. Вот первые строфы двух из них:
Сакура
Прекрасная Сакура пышно цветёт,
Как будто невеста на праздник идёт.
Прекрасна как женщина в брачной красе,
Как солнечный луч на прозрачной росе!
(…)
Хакодате
Ярко блещет фонарями
Ночью порта силуэт.
Хакодате вдаль огнями
Шлёт на море всем привет!
(…)1929г.
Киселёв немало времени уделял своим консульским обязанностям. В те годы грузопассажирская линия Владивосток – Цуруга являлась наиболее коротким путём из Советского Союза в Японию. Однако наличие в городе некоторых дореволюционных российских чиновников вызвало серьёзные осложнения в советско-японском морском сообщении. Так, бывший главным агентом морского пароходства «Доброфлот» Н.Ф. Фёдоров не согласился с упразднением своей должности советскими властями и, ещё до приезда Киселёва, ссылаясь на указания парижского правления «Доброфлота», занялся распродажей российских грузопассажирских судов, оказавшихся в порту Цуруга. Владивостокское правление «Доброфлота», которому принадлежали эти суда, не смогло помешать Фёдорову. Киселёв возбудил судебное дело о возвращении этих пароходов их законному владельцу и, хоть и не сразу, добился успеха. К весне 1926г. все российские суда, находившиеся в Цуруге, были возвращены во Владивосток.
Находясь в Хакодате, одном из рыболовных центров Японии, Киселёв уделял большое внимание ознакомлению с японским рыболовством, особенно в Охотском море, где японские промышленники имели много рыболовных участков, арендованных у Советского Союза. Киселев завязал неплохие отношения с местными рыбопромышленными кругами.
По поручению советского торгпредства генконсул оказал ценное содействие в покупке подходящего судна под крабозавод. Поскольку в те годы во Владивостоке не было специалистов по обработке и консервированию крабов, приходилось нанимать японских специалистов и рабочих, которым Киселёв оформлял визы. Вскоре рядом с «Первым краболовом» появился второй плавучий крабоконсервный завод – «Камчатка». Советские крабовые консервы охотно покупали в США, что приносило неплохую валютную прибыль – так, каждый ящик с базировавшихся в Хакодате наших крабоконсервных заводов обходился государству на 700 рублей дешевле, чем такой же с отечественных береговых заводов.
Во время пребывания в Цуруге Киселёв не предпринимал каких-то заметных имиджевых акций. Но в 1928г. в японской прессе появился подробный материал о Киселёве, где тот весьма кстати вспомнил о своём «японском» происхождении. 12 июля 1928г. газета «Токио нити симбун» напечатала статью о только что назначенном советским консулом в Хакодате Д.Д. Киселеве, в которой тот заявил, что является правнуком обрусевшего японца Киселева:
«Судьбе было угодно распорядиться таким образом, что русский человек Киселёв, являющийся правнуком некоего японца, оказавшегося более чем сто лет тому назад в России, назначен консулом на родину своего предка в Хакодате.
Напомним, что в то далекое время, 116 лет назад, в 9-й год Бунка (1813), были отпущены на родину командир русского шлюпа «Диана» Головнин и его товарищи, которые были задержаны японскими властями во время обследования Южно-Курильских островов и содержались в заключении в Хакодате. Тогда переводчиком у Головнина был японец, который вместе с ним уехал в Петроград. Нужно иметь в виду, что в тот период Япония ощущала угрозу для себя со всех сторон, в том числе и с севера, где отношения с Россией были в критическом состоянии. Показателем существовавшей напряженности стал захват русским судном японца Кахэй Такадая в 9-м году Бунка (1813).
В этой напряженной обстановке молодой японец чувствовал себя не совсем уверенно. Но русские, напротив, отнеслись к нему приветливо. Они поддержали его так, как обычно помогают подбитой птице. Граф Киселев, министр народного образования в то время, согласился стать его восприемным отцом во время крещения, дал японцу свою фамилию и сосватал в жёны русскую женщину. Впоследствии японец Киселев вместе с семьей перебрался в Сибирь и стал жить в приграничном городе Троицкосавске.
Поэтому приезд г-на Киселева в качестве консула в Хакодате представляется мистическим в том плане, что последний через 116 лет приехал на родину своего предка.
Прибыв вечером 12 июля в Хакодате, г-н Киселев сделал следующее заявление:
С детства мне рассказывали, что мой предок был родом из Хакодате. Поэтому я мечтал побывать в удивительной стране Японии и посетить Хакодате. Помню, у меня была книга о Японии того времени, когда мой предок оказался в России, а Рикорд захватил Кахэй Такадая. Эту книгу в детстве часто читал мне отец, а, став взрослым, я перечитывал её сам. К сожалению, книга, как и многое другое, пропала у нас во время революции.
Мы совершенно не представляем, каково было японское имя прадеда, слышали только, что он родился в Хакодате. Но в нашей родословной мой старший двоюродный брат, являвшийся врачом, и моя младшая двоюродная сестра были внешне очень похожи на японцев. Приехав в Хакодате, я собираюсь познакомиться с историей города того времени, постараюсь обязательно разузнать о своих предках и разыскать родственников, если они живы».
Вне сомнения, Киселёв как мог «пиарил» себя, надеясь с помощью мифических предков найти контакт с закрытыми для иностранцев жителями страны Восходящего Солнца. Поверить в то, что его родственники были похожи на японцев, а предок происходил именно из Хакодате, чрезвычайно затруднительно. Дмитрий Дмитриевич и в 1950-х гг. не знал, откуда происходил японец Киселёв. Однако современные японские исследователи склоняются к мысли, что японские предки у Киселёва могли быть. Так, в 2003г. К. Тэраяма опубликовал в журнале «Мадо» (№9) статью о Киселеве, ставшую результатом его совместной с профессором С. Хиракавой поездки в Новосибирск и Иркутск для поиска материалов о Киселёве и встреч с его родными.
Тэраяма пишет в своей статье: «До отъезда в Россию автора статьи обуревали сомнения относительно того, а не распространял ли Киселёв о себе ложную информацию, утверждая, что его предок был японцем, чтобы облегчить свою работу по сбору военной информации в Японии и чтобы создать себе привлекательный имидж среди японцев. Однако, приехав в Россию, я убедился, что он рассказывал о своих японских корнях и собственным внукам. Поэтому его заявления в Японии вряд ли носили характер камуфляжа. (…) Первое, что приходит на ум, это то, что семья Киселёвых действительно имела предком японца, который остался в России. Эта семья усыновила Д.Д. Николаева, чтобы продолжить свой род и свою японскую линию. И её новый член Д.Д. Киселёв поведал её историю последующим поколениям, хотя и не был связан с указанной семьей кровным родством. Но, с другой стороны, нельзя исключать и возможность того, что отец или мать Д.Д. Николаева имели родственников из семьи Киселёвых, а через них – и связь с японским предком».
Но представляется, что автор напрасно берёт на веру все заявления профессионального разведчика, прибывшего в Японию с подготовленной «легендой». А то, что внуки вспоминают, как Киселёв им рассказывал о японских предках, так это, возможно, старческие сказки Киселёва, самого поверившего в свои давние профессиональные выдумки. Известно, что ложные факты, которые человеком повторяются в течение многих лет, со временем в его сознании нередко приобретают статус действительно имевших место событий. Рассуждения о возможном родстве Николаевых и Киселёвых ничем не подкреплены (идея Тэраямы о желании Киселёвых продолжить японскую линию рода путём усыновления выглядит очень уж по-японски). Логичнее исходить из того, что киселёвская биография была инструментом карьеры нашего героя и строилась из прагматических соображений. Неизвестно, помогла ли красивая легенда работе резидента. Но это вполне возможно.
Сохранившиеся документы говорят исключительно об официальной деятельности Киселёва. Но одна маленькая бумажка свидетельствует о том, что, работая в Японии, он по-прежнему сотрудничал с чекистами и получал от них выдержки из перехваченных писем русских эмигрантов. Так, из письма (видимо, мужу) жительницы Чикаго Ольги Лисовой, отправленного в Японию, были выписаны следующие малозначительные фрагменты: «Действительно ли в России не хватает хлеба или только так пишут…» и «Теперь ты можешь писать всё свободно, раз ты за границей, и не бояться цензуры…».
Легальных помощников у Киселёва был минимум. Так, штат генконсульства в Цуруге состоял из четырёх человек: консула, секретаря, переводчика и машинистки-делопроизводителя. Секретарем Киселёва был тогда прибывший из консульства в Нагасаки молодой военный разведчик А.Б. Асков, хорошо знавший японский и английский языки. Правда, уже в мае 1926г. Асков был переведён в г. Кобе. Вряд ли штат советского консульства в Хакодате сильно отличался от того, что был в Цуруге. Точно так же там были под рукой Киселёва и квалифицированные помощники. Известно, что в аппарате консульства в Хакодате до 1929г. работал знавший японский, английский и французский языки сотрудник Разведупра Н.Д. Лухманов, выпускник восточного отделения Военной академии РККА. Вероятно, именно этот молодой человек выполнял самые ответственные поручения советского резидента.
Д.Д. Киселёву в Японии пришлось нелегко: воспоминания наших разведчиков говорят о чрезвычайной сложности работы среди японского населения, послушно доносившего властям обо всех иностранцах, и плотной опеке контрразведки, чьи агенты обычно открыто и нагло сопровождали советских дипломатов везде, где бы те ни появлялись. Учитывая, что Киселёв не знал японского, а только немного говорил по-английски, он, скорее всего, занимался вербовкой агентов среди русских белоэмигрантов.
Следует учитывать и кадровую чехарду среди основных работников Разведупра в Стране Восходящего Солнца, поскольку в период 1925-1929гг. должность военного атташе занимали целых четыре военачальника: К.Ю. Янель, С.М. Серышев, В.К. Путна и В.М. Примаков. Такое обстоятельство вряд ли способствовало эффективной постановке разведывательной работы. Впрочем, помощником военных атташе в 1926-1930гг. неизменно был знавший японский язык В.В. Смагин. В 1927г. в аппарате Разведупра отмечалось: «Необходимо освещение во всех деталях вооружённых сил Японии, которая в силу политических и иных условий до сих пор охватывалась нашим агентурным аппаратом в недостаточной мере, но которая представляет огромный интерес как страна, имеющая первоклассные сухопутные, морские и воздушные силы».[ 17 ] Увы, но основные сведения о работе консула Киселёва будут рассекречены не скоро – наша военная разведка традиционно очень скупа на подробности былой работы.
Разведчик и доносчики
17 мая 1930г. Киселёв выезжает из Хакодате в Москву и шесть последующих лет работает в аппарате РУ РККА вольнонаёмным сотрудником. О содержании его работы сведений не обнародовано, но очевидно, что особенной карьеры бывшему резиденту сделать не удалось. 4 февраля 1936г. он назначается помощником начальника регистрационного (архивного) отделения Разведупра. 23 марта того же года Киселёв получает военно-политическое звание полкового комиссара. Довольно скромная работа в регистратуре стала последней его должностью в системе военной разведки. Самые кошмарные осенние месяцы 1937г. 58-летний разведчик проводит на отдыхе и лечении в Сочи. Топор репрессий загадочным образом пощадил принципиального партийца. Мало того, в феврале 1938-го замначальника Разведупра С.Г. Гендин представил Киселёва вместе с другими разведчиками к награждению юбилейной медалью «ХХ лет РККА»: хотя в действующей армии Киселёв служил только при царе и Колчаке, да и то считанные недели, многолетняя служба в разведке дала ему и немалое воинское звание, и пусть невысокую, но награду.[ 18 ]
О тогдашней обстановке в разведке наглядно свидетельствует киселёвское письмо от 28 января 1939г. в парткомиссию Разведуправления, где тот в очередной раз пытался раскрыть истинное лицо видного доносчика – начальника отдела кадров РУ И.Ф. Тулякова, придравшегося к факту изъятия из одного архивного дела неких «троцкистских документов». Защищая оклеветанных им разведчиков, Киселёв при этом не забывал упирать на тот факт, что Туляков – ставленник арестованного к тому времени начальника Разведупра С.П. Урицкого:
«…Выглядеть бдительным» Тулякову крайне необходимо, ведь только для врага народа Урицкого его быв. сослуживец Туляков (человек недостаточно грамотный и ограниченный) мог быть ценной находкой в качестве начальника кадров советской разведки! Вот Туляков и лезет из кожи вон, чтобы «выглядеть бдительным».
Нужно Тулякову дать официальную справку органам власти по делу арестованного Л., в анкете которого значится: «имел много знакомых заграницей среди работников сов. учреждений». Туляков официально доносит: «Л. [Н.Д. Лухманов? – А.Т.] работал в Японии, имел много знакомых за границей». В этой официальной справке Туляков пропустил только маленький кусочек фразы: «среди работников советских учреждений», но как от этого пустяка – пропуска нескольких слов – резко изменился весь смысл фразы. Но ведь Л. арестован, а Туляков во что бы то ни стало хочет «выглядеть бдительным». Вот почему Туляков и здесь «наводит тень».
(…) На одном из выборных партсобраний Туляков выступил с отводом против активного участника революции и гражданской войны полковника Кузюбердина. Туляков заявил, что Кузюбердин когда-то был казачьим офицером, а казаки пороли рабочих, следовательно, и Кузюбердин мог пороть рабочих.
Хотя этот аргумент Тулякова выглядел убогим и жалким силлогизмом… но Туляков в наших условиях своего всё-таки добился: посеяв политическое недоверие в отношении Кузюбердина, кандидатура которого была тут же снята и которого затем стала прорабатывать парторганизация…»[ 19 ]
Поскольку Киселёв работал как раз в регистрационном отделе военной разведки, то вопросы, связанные с предписанными изъятиями «вражеских» документов, относились к его ведению. Полковой комиссар Туляков всё же смог подкопаться под полкового комиссара Киселёва – одного из старейших работников Разведупра. Скорым ответом на процитированное выше письмо ветерана разведки стало его увольнение 19 февраля 1939г., поскольку Киселёв имел «близкое знакомство с ныне арестованными врагами народа: Ангарским, Похвалинским, Генесиным, Ходоровым», а также давал рекомендацию в партию «арестованной органами НКВД Феррари». Но эти обвинения запоздали и не стали роковыми для полкового комиссара. Возможно, арестованные знакомые просто не дали компрометирующих показаний против Киселёва. Вскоре формулировку увольнения подсластили, отправив 28 мая 1939г. ветерана разведки в отставку вполне почётно, по выслуге лет.[ 20 ]
Киселёв становится пенсионером союзного значения. Наград у него, правда, для персонального пенсионера высшего уровня немного: маузер с надписью на золотой дощечке, портсигар от полпредства ОГПУ по Дальневосточному военному округу (1924г.), грамота от союзного ОГПУ да благодарность в приказе от РУ РККА. Темперамент его по-прежнему бурлит, и перед самой войной он даже ведёт судебную тяжбу с одной скандальной соседкой по дачному обществу, которая его отдубасила и порвала рубашку за то, что Киселёв помешал ей сооружать незаконно возводимое строение…
«Разоблачение идеалистических антинаучных утверждений…»
После начала войны Киселёв был эвакуирован в Новосибирск, где прожил последние двадцать лет своей жизни. Местные власти выделили пенсионеру целый дом в Дзержинском районе, на окраине, новосибирский художник написал его портрет... Киселёв оставался заметной фигурой, но уже сугубо местного масштаба. Он комиссар районного всеобуча, сторож угольного склада на авиазаводе №153 им. В. Чкалова, общественный уполномоченный по пожарной охране (в 74 года!), депутат Дзержинского райсовета, делегат городской партконференции. В период войны выступал перед красноармейцами с патриотическими лекциями. Исправно получал разные почётные грамоты «за активное участие в организации санитарного просвещения» и т.п. После войны опять-таки выступал с лекциями. Как депутат райсовета не раз помогал нуждавшимся людям, чьи права ущемляли местные бюрократы. В столицу же вернуться так и не смог – вероятно, его московская квартира досталась более нужному человеку, нежели отставной полковой комиссар.
От чтения киселёвского литературного наследия остаётся довольно тягостное впечатление. При изучении написанных им документов хорошо видно, что именно советский канцелярит был подлинным языком и стилем мышления бывшего учителя русского языка. Вот цитата из черновика его письма сценаристу агитфильма «Друг с Сунгари» тов. Амурскому, относящегося примерно к 1931г.: «Вашего героя китайца Чан-Лу «обрабатывают в концентрационном лагере». К чему это? Разве это типично для нашей работы по интернациональному воспитанию восточников? (…) Это убого и жалко и к тому же… мало правдоподобно, а потому политически и художественно невыдержанно… у Вас недостаточно чёткости и в вопросе о том, как наши партия, соввласть и советская общественность ведут борьбу за ленинскую линию в интернациональном вопросе».
Сталинским долбящим стилем писал он советы и жалобы, аналогичным образом сочинял и «труды» в области грамматики. Выйдя на пенсию, Киселёв в середине 1940-х гг. написал большую статью относительно роли членов предложения, обрушившись на привычные толкования в учебниках и ругаясь на тех, кто считает, что предложение может состоять из одного-единственного слова. Был ли он в своём уме? Вероятно, да. Просто энергичному Киселёву было тошно от пенсионного досуга. Томясь от бездействия, бывший учитель и консул возомнил себя очень большим учёным. Даже гениальным, о чём и писал наверх без ложной скромности. Чтобы его изыскания в области русского языка были восприняты со всей серьёзностью, Дмитрий Дмитриевич обзавёлся льстивым отзывом о своей работе со стороны районного партийного начальства.
Но в Академии наук СССР на авторитет Дзержинского райкома ВКП(б) не посмотрели, а откровения почётного партизана приняли очень кисло. Обижаясь на статью, в которой наш пенсионер, употребляя весьма сильные выражения, громил знаменитых академиков Виноградова, Мещанинова и Щербу за крайнюю их «малограмотность», профессор Г.П. Сердюченко из Академии наук, которому выпал жребий реагировать на инициативу местного теоретика-самоучки, вежливо, но непреклонно указал пожилому дилетанту на его глупость. В феврале 1947г. Сердюченко в своём ответе написал: «Научное открытие тов. Киселёва старо как мир. Давным-давно, ещё со времён древней Греции была установлена связь языка с мышлением, связь слов в предложении… «Научный доклад» тов. Киселёва обнаруживает полную неподготовленность тов. Киселёва для решения каких бы то ни было языковедческих вопросов. Неправильно делает Дзержинский Райком ВКП(б) гор. Новосибирска… считая, что тов. Киселёв чуть ли не впервые устанавливает партийность науки о языке».
Статья Сталина «Марксизм и вопросы языкознания» подстегнула усилия Киселёва опрокинуть русскую грамматику. Он снова взялся за перо. Вот пример суконных мыслей персонального пенсионера: «…Наши языковеды путают несогласуемое определение с дополнением, а затем выдают определение за дополнение, что свидетельствует о крайнем убожестве их мировоззрения в лингвистике… отрывают мышление от языка, в результате чего… попадают в болото идеализма, где они и пребывают, не понимая того, что язык неразрывно связан с мышлением и что, следовательно, отрыв мышления от языка является самым тяжким преступлением в лингвистике, о чём и говорит нам товарищ Сталин в своём бессмертном произведении «Марксизм и вопросы языкознания»… Пребывая в болоте идеализма вместе с академиком Н.Я. Марром, наши языковеды – академик В.В. Виноградов, академик Л.В. Щерба, профессор С.Г. Бархударов, академик И.И. Мещанинов… – путаники в науке о языке… тащат нашу советскую науку в болото идеализма!»
Однако смерть Сталина подвела черту под спекуляциями на тему партийности языка. Киселёв осознал это далеко не сразу. В ноябре 1953г. он отправил в адрес Хрущёва письмо «О порочной грамматике русского языка, имеющей хождение в школах и вузах нашей страны», где повторял свои обвинения в адрес ведущих советских языковедов. Письмо из аппарата первого секретаря ЦК КПСС переслали в Академию наук, откуда в январе следующего года автору пришёл ответ учёного секретаря Президиума профессора В.П. Сухотина. Тот снова попытался втемяшить нашему герою, что и предложение может состоять из одного слова, и чем же отличается определение от дополнения, и т.д. Но Киселёв не унимался, взявшись за «окучивание» местных начальников. Кто-то из доброжелателей весной 1956г. дал положительный отзыв на его труд: «Автор справился с разоблачением идеалистических антинаучных утверждений современных ученых и сумел доказать правильное понимание разбираемых вопросов… Ссылки на решения XIX съезда КПСС, думается, следовало бы заменить ссылками на XX съезд. …Если в свете высказываний автора разбираемой статьи перестроить учебники русской грамматики, то они будут подлинно научными, доступными и лёгкими для усвоения». Но в итоге Киселёв не стал светилом языкознания даже в Новосибирске.
На этом в деле реформирования грамматики была поставлена точка. Отныне Киселёву оставалось только писать мемуары, но на подробное жизнеописание он не отважился, ограничившись воспоминаниями о встрече с Лениным. Крайне амбициозный, он сильно страдал из-за того, что самые интересные события в его судьбе связаны с большими государственными секретами и при жизни не смогут быть обнародованы и оценены. Возможно, это чувство и заставляло Киселёва лезть в иные области, где он не был знатоком. До самой смерти он пытался ухватить законно причитающееся внимание, причём и в сугубо материалистическом плане.
Постоянно требуя себе положенных и неположенных благ, Киселёв без устали выпрашивал дополнительные деньги. Новосибирский обком КПСС в январе 1953г. выслал в Совмин СССР характеристику на Киселёва с ходатайством об увеличении его пенсии до размера зарплаты перед отставкой – то есть до очень внушительных по тем временам 1.600 руб. В 1960г. он получил отказ от новосибирского облисполкома в ходатайстве перед правительством об увеличении персональной пенсии – «как материально обеспеченный».[ 21 ]
Здоровье Киселёва в последние годы жизни было неважным из-за развившейся эмфиземы, и он не рисковал покидать Новосибирск. В середине 1950-х гг. Дмитрий Дмитриевич немного переписывался со вдовой своего расстрелянного в годы террора наставника М.А. Трилиссера, а также с ветеранами революционного движения на Дальнем Востоке. Киселёв до конца жизни ощущал жажду быть востребованным и постоянно выступал то в техническом училище, то в рабочем женском общежитии с воспоминаниями о той единственной незабываемой встрече с Ильичом, рассказами о гражданской войне и легендарном партизане С. Лазо.
Судя по письмам и другим документам, никаких сомнений в своем бурном жизненном пути он не испытывал, оставаясь всё тем же ортодоксом, что и при Сталине. Интересовался он прежде всего собой, считая собственную персону заслуживающей признания потомков. За отсутствием должного количества поклонников Киселёв в соответствующем духе воспитывал детей. Дочери Кате он подарил в 1938-м репродукцию картины со своим портретом, указав на обороте, что она хранится в Третьяковской галерее, а в 1960-м другой дочери в первых же строках написал, что в апрельских «Сибирских огнях» только что появились его воспоминания о беседе с Лениным.[ 22 ]
Но поправить устные мемуары применительно к новым временам Киселёв не забывал. Беседуя с журналистами, про роль Ульриха в изготовлении паспорта он уже не рассказывал, утверждая, что сделал нужный документ сам. Основная часть сохранённых бумаг, фотоснимков и газет была сдана Киселёвым в облгосархив, знаменитый наградной маузер валялся под кроватью и с ним играла ребятня…
Престарелый революционный ветеран не лучшим образом чувствовал себя дома, где было довольно шумно из-за обилия родни. Склочный характер Киселёва сносили не только его домашние, но и соседи. Домработница Киселёвых вспоминала, как именитый персональный пенсионер, заходя в магазин, сразу лез без очереди к продавцу, а возмущённым покупателям кричал, цепляясь за трость и тряся бородой, что он депутат, партизан и член, что имеет право: «Пошли вон, дураки!» Власти на стариковские «закидоны» закрывали глаза, но после смерти долгожителя 27 июня 1962г. о скандальном ветеране постарались поскорее забыть.[ 23 ] Газета «Вечерний Новосибирск» в маленьком стандартном объявлении от имени Дзержинского райкома КПСС и райисполкома скупо сообщила о смерти члена КПСС с 1918г. Д. Д. Киселёва и о том, что похороны состоятся 29 июня. О каких-либо заслугах Киселёва не сообщалось. Областная «Советская Сибирь» смерть почётного гражданина Новосибирска вообще проигнорировала.
Тяжело болевшая атеросклерозом сердечных и мозговых артерий Екатерина Алексеевна была помещена в дом престарелых, где, надо полагать, тихо умерла. Жившая в Иркутске дочь сдала оставшиеся бумаги отца на государственное хранение. Некоторое время спустя имя Киселёва получила улица в г. Ленинске-Кузнецком Кемеровской области. Постепенно о Киселёве стали писать, но его богатый личный архив местными краеведами использовался слабо: вплоть до последнего времени консул-резидент так и оставался отважным курьером ЦК да преданным собеседником Ильича. А известный труд С.Е. Кипниса об истории некрополя Новодевичьего монастыря (к сожалению, пестрящий неточностями) вообще говорит, что Киселёв родился в 1897 году, а умер в 1971-м.[ 24 ] Каким образом на Новодевичье привезли урну с прахом и почему так сильно напутали с датами, неясно. Возможно, о перезахоронении отца позаботился видный дипломат-американист Киселёв. Успокоившийся в колумбарии престижнейшего столичного кладбища, старый разведчик и чекист не может без секретов, даже посмертных…
|
|