| |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск шестой
Изящная словесность
Насколько меньше происходило бы всего на свете, если бы не существовало слов.
Станислав Ежи Лец
Никита Данилов
МАША И ИНОПЛАНЕТЯНИН
(Из нового романа)
Пока Инопланетянин болтал о всякой всячине, она принялась подметать дом: на ковре были крошки, сигаретные окурки, пепел, тонкие селёдочные кости, сломанные зубочистки, обрывки засаленной бумаги. Весь этот мусор вызывал у Маши раздражение и неотвязное желание обязательно сделать уборку. На самом деле Машу раздражал не столько сор на полу, сколько беспорядок. Она терпеть не могла разбросанные вещи. Пыль Маше не мешала; если вещи были сложены и положены на свои места, пыль была не видна. Естественно, она была и лежала довольно толстым слоем, толщиной в палец или в два, но пыль была осевшая, пыль, которая знала своё место, не лёгкая, не поднимающаяся в воздух ни с того, ни с сего, а только если тебе вздумается дунуть на занавеску или провести рукой по глади мебели. Тогда пыль тебе мстила: подсохшая защитная плёнка рвалась, как мешок, и всё его легкое содержимое поднималось в воздух, рассеиваясь как пар, выпущенный из паровоза, по всему дому. Мстила тогда и ковровая пыль, и пыль, набившаяся в кресло, и та, что затаилась в диване, и пыль на оконных стёклах и та, которая за дверью, и та, что скопилась в мебели. Правда, это случалось довольно редко, а Маша так к ней привыкла, что ходила на цыпочках, балетным шагом, когда брала безделушки и ставила их очень-очень осторожно на то же самое место.
Но теперь, имея в доме иностранного гостя, у неё мелькнула мысль, что, может быть, следовало бы перемыть все грязные тарелки из шкафа, все ложки, большей частью неиспользуемые со времени смерти её мамы, которая почивает теперь в Бозе; ложки и тарелки, покрытые серо-коричневым налетом, словно въевшимся в металл и керамику, и неподдающиеся чистке ни влажным песком, ни золой, смешанной со щёлоком, ни новыми порошками, во множестве появившимися после Революции. Ложки и тарелки слиплись друг с другом и, если ты хочешь их использовать, приходится прибегнуть к лезвию ножа, иначе рискуешь погнуть их или даже сломать.
Маша уже принялась за уборку в ящиках, но Инопланетянин, задремавший на стуле, остановил её рвение:
– Нет никакого смысла уставать, милая Машенька, время довольно позднее. У нас убирают дом обычно по утрам, а не вечером или ночью, и потом, я привычен к космической пыли. Кроме того, это же пустяк. Не стоит обращать внимание, – пробормотал Инопланетянин. – Брось стараться, не уставай!
Маша ничего не ответила, даже не взглянула в сторону гостя, только погасила большой свет и зажгла уютный торшер под иконостасом. Красноватый свет лампочки вырвал из темноты медный трёхконечный крест с телом Иисуса, обращённый к востоку, и закопченную икону, на ней появился Святой Георгий верхом на коне с необычайно тонкими ногами, заканчивающимися красными, как огонь, копытами, который когда-то был белым, но сейчас – свинцового цвета; лошадиная морда была угрожающе повёрнута к многокрылому чудовищу, увязнувшему в грязи Геенны, а Святой Георгий деликатно протыкал ему ребро острым своим копьём. Глядя на Святого Георгия, Маше пришло в голову, что происхождение Инопланетянина может быть не совсем чистым; к тому же и факт, что он терпел беспорядок и грязь, вызывал у неё подозрение, но Маша отогнала неприятную мысль, языком сотворив во рту крестное знамение, и слова Инопланетянина, касающиеся космической пыли и туманности, стёрлись из её памяти.
– Озари, Господи, светом своим рабу твою грешную Машу и не допусти встретить злодея на её пути. Расстели благостный свет твой над её головушкой и направь шаги по прямому пути, что ведёт к Тебе, – мысленно прошептала Маша. Молитва эта бросила её в жар. Потом охватила ознобом.
– Предрассудки, – сказал Инопланетянин как во сне. – У нас всё это давно исчезло. Нам больше не нужны ни кресты, ни иконы, ни даже сама вера. Все эти пустяки не имеют никакого смысла... долгое время был и у нас свой Господь-Бог, потом мы отреклись и от этого «мы сами» и больше не веруем ни во что. Ничто мы возвысили в ранг Божества и поклоняемся ему. Но поклоняемся ему не ревностно, а так, ради поклонения. Мы это делаем, чтобы окончательно не оторваться от всех обычаев, унаследованных от предков. Таковы мы, милая Маша, химерические существа, сотворённые из космической пыли, не имеющие консистенции и столь же чуждые вам, мёртвые или живые.
И, сказав всё это, Инопланетянин оторвал свои большие глаза от тарелки, в которой было ещё несколько маслин, кусочек брынзы и остатки вчерашней селедки, и посмотрел на Машу с неописуемой меланхолией. Его лицо цвета зелёного инжира сморщилось, потом разгладилось в лёгкой улыбке. Затем, тоном, полным сочувствия, даже нежности, к Маше, продолжал:
– Наши учёные, – сказал он, беря остатки селёдки и бросая их чёрному коту с белым пятном на правом глазу, который всё карабкался на его колени, проворно выпуская острые когти и цепляясь за его парусиновые брюки, получившие блеск от долгой носки, – открыли, я открыл, в конце концов, после многочисленных экспериментов, потерпевших неудачу в лаборатории, что некая железа, называемая Spirtis aulieus, расположенная под мочкой левого уха, толкает душу к вере или, наоборот, уводит её от веры. Железа была удалена у 99,999 процентов населения, и теперь, верь, если хочешь, всего одна особь на всей планете осталась верующей. Теперь она состарилась, и железа атрофировалась сама собой. Долгое время за ней внимательно наблюдали. Она довольствовалась своим нахождением в клетке и молитвами в пустоту.
– И теперь, – осмеливается Маша, – у вас больше никто не верит в Бога?
– Никто, – отвечает Инопланетянин, наливая себе в стакан немножко водки и быстро отправляя её в рот. – Никто и ни во что, – добавляет он с некоторой грустью. – У нас больше нет железы, которая служит пристанищем веры. Нет железы, нет и веры. Это проще простого, понимаешь, Машенька, понимаешь?
– Понимаю, – говорит Маша, хотя и не очень-то вникла в софистику Инопланетянина, связанную с верой, но чтобы его не обидеть, решила, что лучше с ним согласиться. – Кто знает, какие нравы у такого, как он, прилетевшего с другой планеты, – сказала она себе. – Не долго думая, поколотит, а когда наставит синяков, задерёт и юбки на голову. А Инопланетянин этот, кажется, он добрый, да не известно, какой зверь прячется у него внутри. Я не собираюсь прикладывать примочки вокруг глаз или прятать шею под косынкой, если он успеет оставить там знаки. И если бы только это?! Может, и моргнуть не успеешь, как всадит он в тебя нож или оставит с животом, и тогда ищи его на другой планете, а когда попадешь туда, окажется, что там жена и куча детей...
– Если понимаешь, то хорошо, – сказал Инопланетянин. – И даже если не понимаешь, тоже хорошо. Меня не раздражают люди, которые не понимают. Наоборот, честно говоря, меня раздражают, я бы сказал, те, что понимают всё с первого взгляда. Лучше, милая Машенька, не понимать некоторые вещи, чем понимать их целиком. Понимание не утоляет ни голода, ни жажды. Я встречал во всех своих странствиях – а странствую я довольно много и во времени, и в пространстве – людей очень умных, которые не понимали, о чём я им говорю. И наоборот, людей довольно ограниченных, которые схватывали налету сказанное мной, а иногда даже угадывали и мысли. Нет, понимание – это порок, слабость характера, не более того.
Ты привыкаешь понимать, развиваешь в мозгу определённые центры и начинаешь постигать оптом и в розницу не только все секреты человеческой души, но и все тайны творения, и все глубины Космоса. Но разве это делает тебя счастливее, добрее, честнее? Суета. Одно кровоизлияние, один лопнувший сосуд, и прости – прощай всё твое понимание. Суета и безумие – вот что такое человеческое понимание. Каким бы мудрым и всепонимающим ты ни был, всё равно не сможешь побороть собственные инстинкты. Поверь, Маша, я говорю тебе правду и только правду. Правду, которую я изучал издали световые годы в пространстве и в то же время мог осязать и вблизи, так как находился и внутри него. Всё ничтожно и серо.
Всё зависит от впечатления. Сегодня так, завтра иначе. То белое, то чёрное. Не стоит над этим голову ломать.
И, сказав всё это, Инопланетянин... поставил стаканчик на стол и глубоко вздохнул, бросая взгляд в окно, какое-то время разглядывал взошедшую на горизонте луну, серебрящую жестяные крыши и черепицу зданий, тонущих в сине-зелёном свете, и вдруг установилась такая тишина, что даже стрекотания кузнечиков в траве не стало слышно. Этой тишине противостояло в доме жужжание неона, мигавшего на потолке.
– Будь добра, Машенька, дай-ка мне ещё солёненького огурчика и кусочек хлебушка, а то после всей этой болтовни что-то я снова проголодался, – сказал Инопланетянин.
Маша быстро бросила на стул тряпку, которой стала было вытирать стекла шкафа, и, взяв со стола тарелку, вышла на балкон, где у неё стояли три банки солений, приготовленных на зиму. Она не успела отнести их в погреб и переложить в большую бочку, куда клала и зелёные помидоры, и стручковую фасоль: последние зимы были длинные. Маша заготавливала и картофель, и красную свеклу, и редьку, обеспечивала себя, положив на хранение морковь, петрушку и другие овощи, но поскольку весна запаздывала, запасы один за другим кончались, и к маю, когда снег сходил, еле-еле могла сохранить мешок картошки на семена; что касается солений, то кончались и бочки с капустой и мочёными яблоками, но быстрее всего – огурчики, и это по той простой причине, что в селе почти все поголовно пили.
Маша была знаменита своими солениями, инстинкт подсказывал ей, что нужно иметь собственные рецепты. Независимо от того, солила ли она их с лета или с осени, огурчики сохранялись зелёными и помидоры выглядели, как свежие. Они не морщились и не желтели, напротив, были нежными, чуть-чуть с кислинкой и приятными на вкус. Огурчики оставались твёрдыми, хрустели на зубах, были не слишком острыми, не слишком солёными, в самый раз, чтобы вызывать жажду. Съешь один – и сразу же чувствуешь необходимость загасить его рюмочкой водки. Маша принесла с веранды семь огурчиков величиной с большой палец, зашла на кухню, нарезала их тонкими-тонкими кружочками, после чего, бросив взгляд в осколок зеркала на стене и слегка поправив юбку, вошла в комнату, где находился её гость, появившийся из других галактик. Гость, между тем, допил вторую рюмочку, наполнил третью и поднял её на уровень своих печальных глаз, исследуя её содержимое. Увидев Машу, он, как застыдившись, отвел взгляд.
– Я забыла принести хлеб, – всполошилась Маша, суетясь вокруг гостя. Её широкая, цветастая юбка коснулась колена посетителя, что смутило его и заставило испуганно вздрогнуть, а через некоторое время снова протянуть руку к рюмке.
– Ничего, – сказал Инопланетянин. – Если нет хлеба, мне хватит и крошек, – добавил он, указывая на хлебную корку, лежащую около графина.
Маша, однако, снова извинившись, заторопилась на кухню. По дороге её нейлоновые чулки, натянутые в спешке на веранде, после того, как она достала огурчики из банки, тёрлись друг о друга у колен и выше, издавая продолжительное металлическое шуршание, кажется, весьма приятное для слуха посетителя. Следя за ней, его глаза заблестели, становясь ещё чернее, губы утончились, скулы окрасились. «В сущности, выглядит очень неплохо, – как бы говорила вся его физиономия, – и если бы я так не спешил, то занялся бы немножко её судьбой. Но нет, лучше не надо, – раздумал он. – Кто знает, какие сложности возникнут из этого. Я могу так сильно привязаться к ней, что... прощай, мой мир. Женщины не занимаются ничем иным, кроме ограничения свободы, которой обладает мужчина и любая независимая сила во Вселенной. Они подобны неким чёрным дырам в пространстве, которые превращают материю в антиматерию и наоборот».
– Нет, – сказал он, – у меня и в мыслях ничего подобного не затесалось: вечно быть пристёгнутым к её юбке, даже если она так сложена...
Когда Маша вернулась из кухни, Инопланетянин сказал ей:
– От веры мы смогли излечиться, а от алкоголя – нет. И не думай. Чего только учёные ни испробовали – самые разнообразные методы. Опыты зашли довольно далеко. Однако не добились никакого результата. Хотя мы способны существовать без Бога и религии, оказалось, что мы не можем выжить без алкоголя. И это при том, что учёные работали не только над гипофизом, но и над всеми железами. Некоторым удалили даже участки мозга. Всё напрасно. Подопытный не только не сдался и не отказался от алкоголя, а продолжал пить больше прежнего. Тогда прибегли к другим мерам, более жестоким. Как, например, к ампутации пальцев или удалению зубов. Но пьянство продолжалось и без пальцев, и без зубов. Учёные воздействовали и на пищевод, укоротив его наполовину или даже на 90%. Субъекты оказались изобретательнее учёных, заливая алкоголь прямо в желудок посредством довольно хитроумных конструкций. Когда их избавили и от желудка, они вливали алкоголь в вены, когда были удалены и вены, – лили алкоголь прямо в мозг. Следовательно, метод экстирпации результатов не дал. Оказалось, что удалённый орган обладает достаточной окружающей его энергией, и этот нематериальный слой гораздо выносливей, чем сам орган. Органы не регенерировались, а пустоты, вырезанные участки, в свою очередь, требовали подпитки алкоголем. Некоторые считали, что всё началось с того момента, когда у нас была удалена железа веры, но я знаю, что мой народ здорово пил и тогда, когда имел веру и поклонялся Богу.
– Возьмите, пожалуйста, кусочек колбаски, – предложила Маша, видя, как гость расстроен и разгорячен этими размышлениями, которые ни к чему хорошему не вели. – Или скушайте хотя бы яичко...
– Не беспокойся, Машенька, – говорит посетитель. – Если я проголодаюсь, съем и колбаски. Хотя по натуре я, как бы сказать, вегетарианец. Но, прилетая сюда, вопреки своему желанию, ем, что придётся.
– Может быть, у вас грешно кушать мясо? – спрашивает Маша вполголоса.
– Не грешно, Маша, а нездорово. Мы атеисты. У нас всё разрешено. И изнасилование, и убийство, и клятвопреступление, и предательство родины. Только часть из этих вещей не хороша ни для здоровья тела, и ни для души. Мясо, к примеру, слишком тяжело для нашей утонченной духовности. Так что я лично предпочитаю скорее съесть речной булыжник, чем кусок мяса. Мясо тяжёлое. В нём была жизнь, и когда его ешь, она ещё продолжает бурлить в нём. Если питаешься им, всё это проникает в тебя. Иначе говоря, ты заряжаешься. Несёшь в своём сознании другие сознания, другие судьбы, курс которых был прерван чужой волей. Правда, и растительность – это тоже жизнь. Но проще, чище. Ты заряжаешься, питаясь и овощами, но, как бы это сказать, эта нагрузка легче. Мозг и сердце работают лучше, если питаешься только простыми элементами... такие-то дела, Машенька, – добавляет он, слегка касаясь рукой талии и инстинктивно притягивая её к своим коленям.
– Гляди-ка, какие обычаи, – подумала Маша.
– Никакие не обычаи, какой смысл притворяться. Инстинкты и есть инстинкты. И потом ты, милая Машенька, что ни делаешь, задеваешь своей юбкой мои колени, а я, как всякое существо противоположного пола, каким бы холодным и безразличным ни был, всё же не остаюсь совсем уж бесчувственным к прелестям существа другого пола. Уверяю тебя, что мои инстинкты самые чистые.
И сказав это, посетитель ещё крепче обнял Машу за талию и притянул ещё ближе к себе.
– Уж эти мне мужчины, – произнесла Маша, отцепляя его пальцы цвета синьки. – Все одним миром мазаны. Намерения, мол, чистые. А руки мне на зад положил.
– Вот тут ты ошибаешься, Машенька, право же, ошибаешься, – сказал Инопланетянин, беря со стола кусочек хлеба и засовывая его в стаканчик. – Я не такой, как другие. Я без всякого намерения. Хотел только разбить монотонность между нами.
– Все так говорят, – ответила Маша. – Хотят разбить то одно, то другое. То, не знаю, какую стену, то, не знаю, какую монотонность. А потом не можешь от них избавиться...
– Прошу прощения, – замечает Инопланетянин, – кажется, ты меня неправильно поняла. И видишь, теперь из-за тебя нам обоим неловко. Остаётся только прикрыть стыд фиговыми листочками, как это сделали первый мужчина и первая женщина перед лицом Бога. Иди, Маша, давай, не стесняйся, садись сюда, ко мне на колени.
– Тьфу, – рассердилась Маша, – даже ещё и не села, и у вас претензии, а если бы села, уверена, что потом больше не уйдёте отсюда во веки веков.
– Ах, Маша, моя миссия короткая. И если бы я с точностью соблюдал предписание, то должен был бы давно улететь. И навсегда. Но всё-таки почему бы не использовать эту возможность, в некотором роде уникальную, и немного не поразвлечься? Во-первых, вы увидели бы,– и Инопланетянин подчеркнул слово «Вы», – как ведёт себя кто-то, кто не с земли. Во-вторых, увидел бы и я, какие здесь женщины и каков у них темперамент. Потому что у нас, Машенька, женщины такие, как есть. Давно мечтал я прижать к моей груди настоящую женщину. У нас женщины, как бы тебе объяснить, ни то, ни сё. И мужчины тоже. Часто не можешь отличить юбку от брюк и брюки от юбки. Думаю, ты понимаешь, что я хочу сказать...
Маша, однако, сделала шаг назад, повторяя: «Мужчины эти знают только одно: лазать руками под юбку, потом уложат тебя на пол. И это всё равно, с земли или с другого конца вселенной».
– Ты, Машенька, не права, – сказал Инопланетянин. – Когда я говорил об этом смешении брюк и юбок, я использовал метафору, хотел помочь тебе понять некоторые вещи, которые мне несколько неловко тебе объяснить в деталях... Милая Машенька, – решился Инопланетянин взять, наконец, быка за рога, и сказать правду о своей сущности, – посмотри на меня хорошенько: какой я мужчина?! У нас фактически нет разницы полов. Каждый одновременно является и мужчиной, и женщиной. В зависимости от необходимости, от обстоятельств...
– Как это, в зависимости от необходимости? – говорит Маша, вытирая тряпкой тарелку и ставя её в шкаф.
– А вот так, – отзывается Инопланетянин, – в зависимости от потребностей. То есть, если моё Я чувствует настоятельную необходимость быть женщиной, я буду женщиной. Если же чувствует необходимость быть мужчиной, я буду мужчиной. Кроме того, есть ещё условности, связанные с обществом. Если необходимо, к примеру, для него быть одновременно и мужчиной, и женщиной, я подчинюсь требованиям общества, в котором живу, я буду вести себя одновременно и как мужчина, и как женщина, что вовсе не так уж неприятно...
– А как вы размножаетесь? – с робостью спросила Маша.
– В некотором роде независимо...
– Как это независимо? – удивилась она.
– Независимо, – говорит Инопланетянин. – То есть, если я желаю размножаться, увеличиваться в числе, мне нужно только разделиться, и вот я размножился. И если делятся, в свою очередь, существа, произошедшие от меня, значит, имел место феномен не только размножения, но и умножения. У нас, – объяснил Маше Инопланетянин, – делятся не только дроби, но и особи, то есть граждане, обладающие двойным и даже тройным полом.
«Как, тройным? – подумала Маша. – Это значит, их три. Что может один человек с тремя полами сразу?» – и Маша вообразила себе мускулистого мужчину, у которого между ногами висели три свинцовых трубки, украшенные шестью бубенцами.
По своей стыдливости Маша не осмеливалась вообразить мужской орган так, как он выглядел в действительности и который Маша имела случаи видеть своими глазами в различных состояниях, смотреть на него вблизи или издали и ощущать своими пухленькими пальцами, как он трепещет и как вонзается потом между её приоткрытыми бедрами с ужасающе сладкой болью, с прытью норовистого жеребца; болью, которая принуждала её издавать страстные стоны, способные разбудить и мертвеца. Когда страсти разгорались, стыдливость Маши становилась уязвимой. Тогда, в безумии объятий, никакие действия не казались ей неуместными. Но сейчас, слава Богу, желания ещё молчали. Не разгорелись.
Не охваченная страстью, Маша выглядела, несмотря на крепкое телосложение, женщиной стыдливой, так что только мысль о чём-то таком заставляла её краснеть. В своём воображении она представила, как те три трубки, понемногу краснея, приобретают впечатляющие размеры. Трубки вздрогнули, пыхтя и выпуская из отверстий горячие пары, в то время как бронзовые бубенцы стали распухать, раскачиваясь то влево, то вправо у колен и достигая размеров колокола. Маша лежала под этим ужасающим естеством на стволе акации, одним зорким глазом сторожа тропинку, ведущую в деревню, другим – свою пегую корову, которая в то самое время принялась ронять лепёшки в высокую, полную росы траву. Жаворонок взлетал с созревающего поля к солнцу, чуть поднявшемуся над горизонтом, а колосья медленно покачивались под дуновением летнего пейзажа; её половой орган превратился в несказанно забавное и щедрое гнездо, круглое гнездо, свитое из соломы и влажной травы, внутри которого голенький аистенок жадно протягивал клюв, чтобы ухватить пищу, которую принесёт вскоре птица – мать. Только на этот раз птица-мать была птица-отец, и к тому же необычная птица-отец: под его бёдрами три покрасневшие свинцовые трубки издавали паровозное шипение, в то время как раздувшиеся мешки в форме бубенцов звучали всё более надтреснуто, вот-вот готовые извергнуть всё своё содержимое в гнездо, прячущееся на пшеничном поле. Маша всё-таки готовилась принять в своё игривое гнездо все три трубки, раздувшиеся в экстазе, и все шесть бубенцов, суетившихся в воздухе; голый золотистый птенец всё нетерпеливее протягивал к ним свой разинутый, медного цвета клюв. Подготовив огромный зоб для поглощения всего содержимого, которое должно было быть извергнуто этой гигантской птицей-отцом, солома и травы, и перья в гнезде снова увлажнились, ракушки улиток ползали в траве. Но Маша вдруг очнулась от опьянения, услыхав голос гостя, который поднял голову, упавшую на стол, и пожирал её мутными, полными желания глазами.
– Нет, – сказал Инопланетянин. – Ты пошла, дорогая Маша, сложным путём. Тройной пол не означает одинаковые органы. Тройственность, прежде всего, означает разнообразие. Мы обладаем органами как одного, так и другого пола. Что касается третьего органа, то это пол совершенно особый. Он совсем не похож ни на что из того, что ты видела на земле, Машенька. Он странная комбинация, причудливая помесь элементов yin и yang, орган, всё время меняющий свой вид, приобретая формы, которые невозможно и представить. Это интуитивный орган метафизического порядка, остаточная божественная субстанция, которая неистовствовала в нас, пока та железа, о которой я тебе говорил, не была удалена. Он помогает нам умножаться без обращения к себе подобным для этой цели. Что касается других двух органов, то они не из свинца, меди или бронзы, а из грешной плоти, Маша, из плоти, что поднимается до экстаза и падает в трясину, чтобы взвиваться вновь и вновь, и всегда рушиться. Мужской орган у нас похож на винтообразную воронку. Природа была достаточно щедра к нам и сделала в каждом именно то, что ему нужно. Сделала нас одновременно и мужчиной, и женщиной, дав возможность наслаждаться друг другом. В дополнение, простое наличие третьего пола автоматически удовлетворяет первые два, так что мы редко апеллируем к другим персонам для удовлетворения наших желаний.
Плотское желание мы можем удовлетворять самостоятельно до изнурения. Так что, понимаешь, Маша, почему я сказал, что у меня чистые намерения. Поверь, что так оно и есть. Зачем бы понадобилось мне твоё тело, если бы оно не имело духа? Меня толкает к тебе не телесное влечение, а всего только простое любопытство, которое, правда, побуждает меня приблизиться и прижаться к твоему телу моим тщедушным телом. Может быть, меня притягивает только простое человеческое любопытство или контраст, факт, что мы такие разные. Если бы мы были похожи, этого притяжения не существовало бы. А между нами действует некий магнетический флюид, который, если хочешь, можно и материализовать...
Но Маша не могла избавиться от представления мужчины с тремя свинцовыми трубками, направленными к её золотистого цвета лобку; трубки опускались всё ниже и ниже, в то время как бронзовые яички звякали, ударяясь о колени и друг о друга, в угрожающем колыхании над её приоткрытыми бёдрами, застывшими в необычайно нежном и меланхолическом ожидании.
Пока Инопланетянин старался очистить от кожицы ломтик колбасы, оставшийся на тарелке, Маша снова покрылась испариной. Её юбка шуршала вокруг стула с почти неприкрытым желанием быть обнятой за талию и посаженной на колени. На этот раз зелёная рука посетителя из других миров не сделала попытки приблизить Машу к своему телу, а, наоборот, вцепилась в тарелку, оставив в покое юбку и пухленькую талию. Второй попытки со стороны Инопланетянина не последовало, и Маша стала сожалеть, что не села к нему на колени, когда он первый раз обхватил её талию и притянул к себе. Ей хотелось бы знать, как выглядит на самом деле третий пол. И спросить его, что означает слово «трансцендентальный». Как и понятие двуполый, оно звучало для Маши несколько таинственно. Штопор Инопланетянина и винтообразная воронка, о которых он упомянул раньше, приобретали необычные формы и пропорции в её сознании. Росли и уменьшались, получали то желтовато-синеватый оттенок, то желтовато-голубой. Если орган имел форму штопора, значит был, как у хряка, или как у селезня – длинный и тонкий, похожий на телефонный шнур.
– Что-то с ним нечисто, – сказала себе Маша. – Вдруг, да и вылезет из брюк, обмотает бедра и добьётся всего, чего ни пожелает. А, может быть, он слишком длинный? О людях, обладающих обоими полами, Маша слыхала. Слыхала, например, об одном сибирском монахе, который будто имел как одно, так и другое. Маша вдруг представила себе то, что обозначается словами «одно» и «другое». Но когда она захотела мысленно произнести слова, называющие эти два органа противоположного пола, её стыдливость вновь подверглась тяжкому испытанию. И это потому, что словесное обозначение всего, связанного с чувственностью, казалось ей намного неприличнее, чем изображение, и волей-неволей совесть мучила её. А эти воображаемые картинки принимали прямо-таки галлюцинаторные формы, но при всём при том они никогда не достигали той вульгарности, которую создавали слова. Изображаемое могло быть безобразно, могло быть гротескно, но оно не пробуждало в машиной душе того чувства ужаса, отвращения к себе, какое вызывали слова, называющие вещи своими именами. Слушая их, Маше хотелось спрятать лицо в ладони и убежать куда-нибудь в поле, подальше от людей, и там, никем невидимой повалиться на камни и просить прощения у своего невидящего Бога, который был свидетелем её грешных мыслей. Монах, о котором слышала Маша, жил в отдалённом краю России. И может быть потому, что монастырь находился так далеко от столицы, монахов не преследовали коммунисты, и все три церкви, находящиеся в стенах святого монастыря, сохранились почти нетронутым и в них не были устроены ни казармы, ни амбары, ни свинарники, как это случилось со многими священными обителями, павшими жертвами гнева Господня. Здесь не были сожжены иконы, не были перелиты на пули колокола, не были сняты с куполов кресты и на их место не были водворены пятиконечные звёзды, символизирующие силу человека, который должен мало-помалу покорить Вселенную и стать её абсолютным властелином. Монахи мирно жили в монастыре, посещая иногда сёла в округе. Из всей монастырской братии выделялся игумен Пафнутий, который вёл святую жизнь и пользовался большим авторитетом среди своих собратьев. Его любили и почитали как нового Зосиму.
Зосима почти достиг почтенного возраста, когда в один прекрасный день стал раздаваться под рясой, обретая необъяснимые округлости. И вскоре после появления этих признаков старец произвел на свет резвых близнецов, мальчика и девочку, которые, крича и суча ножками, удивлённо взирали на седую бороду, склонившуюся над их наготой. Рождение детей долгое время в монастыре сохранялось в тайне, но, в конце концов, весть дошла, куда следует, и старец вместе с близнецами был отправлен в столицу. Здесь игумена подвергли серьёзным исследованиям, и через три месяца врачи гинекологической клиники сумели раскрыть загадку Зосимы. Поставленный диагноз констатировал: гермафродитизм, способный к самозачатию. Чудо сотворил некий канал, который связывал семенник с гипертрофированным аппаратом оплодотворения. Канал был закупоренный, почти склеротический, но, по капризу природы, он снова открылся в момент, когда противоположные ему половые органы давно находились в состоянии покоя. Мужские гормоны, выкачиваемые через канал, всё же потихоньку сумели активизироваться, так что сморщенные яичники старца пришли в нормальную форму и породили яйцеклетку. Некоторые врачи приняли здесь в расчёт силу притяжения луны, которая, как известно, играет главную роль в появлении менструального цикла, а другие говорили и о позиции некоего астероида, находящегося в космическом пространстве, который в полную силу ударится о Землю в 2030-м году. Если всю юность Зосимы его матка и яичники оставались бесплодными, то, по капризу судьбы, в возрасте 78-и лет тело Зосимы снова превратилось в активный организм, даже более активный, чем в юности. Все это, прочитанное давным-давно в скандальной газете, пришло в голову Маше, когда она слушала Инопланетянина, разглагольствующего про двойной пол, тройной пол и про разное другое.
– Если два пола, – сказала Маша, – создают тебе столько проблем, тогда три – ещё больше.
– Ничего подобного, – возразил Инопланетянин. – Мы не монахи и не святые. Наоборот...
– Как это наоборот? – спрашивает Маша.
– А вот так, – отвечает Инопланетянин.
– И всё-таки, как выглядит у этих господ-наоборот третий пол? – подумала Маша, всё ещё находясь под впечатлением воображаемых трёх свинцовых раскалённых трубок, которые наклонялись к её бедрам, замёршим в ожидании. Но вдруг, трубы обмякли, скрутились, как верёвки, а бубенчики, украшающие ягодицы Инопланетянина, оторвались и упали на землю, как переспелые груши. Маша снова видит своё тело, трепещущее от желания, с охваченными экстазом грудями, имеющими по тяжёлому сочному соску, огромными, как тарелки весов, и лежащее теперь не на стволе дерева, а прямо на деревянном свежевыкрашенном полу. Её половой орган представлял собой позолоченный поднос, из середины которого вытягивал шею всё тот же аистёнок, голенький и жадный до наслаждений. У подноса три трубки Инопланетянина становились всё меньше и меньше, не приходя в прежнюю форму, а бубенчики внезапно превратились в шесть несчастных копеек, на которые, если пойти на рынок, можно купить разве что два пучка петрушки. Копейки на подносе несколько неприлично кружились, выискивая щёлку, чтобы сквозь неё исчезнуть в бездне. Один и тот же вопрос не давал Маше покоя: «На что нужен третий пол?»
– А ни на что, – сказал Инопланетянин, угадав ее мысли. – Просто ни на что.
Маша слегка испуганно посмотрела на него, продолжая держать в руках тарелку и пробуя вытереть с неё засаленной тряпкой коричневый соус, издающий весьма неприятный запах. Если бы не гость, Машу бы не трогали ни грязь, ни запах. Она просто взяла бы тарелку, обтёрла бы её кухонным полотенцем, висящим на гвозде над дверью, а потом аккуратно поставила бы в шкаф на другие тарелки. Через несколько дней селёдочный дух и запах огурчиков испарились бы или смешался с другими запахами из шкафа, и неприятный душок ослабел бы сам собой. Гостю же, появившемуся из другой галактики, Маше не хотелось показаться женщиной неряшливой и грязной.
– Как ни на что? – удивилась она, и тарелка едва не выскользнула у неё из рук.
– Совсем ни на что, – подтвердил гость.
– Если он ни на что не годится, тогда зачем он вам нужен?
– Здесь ты коснулась чувствительного момента, Машенька, – сказал Инопланетянин. – Проблема эта не так проста, как кажется на первый взгляд. Действительно, этот третий пол никак не используется, и всё-таки всё наше существование связано с ним. Вроде бы он ни на что не годен и, в какой-то степени, орган лишний, но без этого, казалось бы, невидимого нароста мы, как тебе объяснить, Маша, мы были бы не мы, а... Это, в некотором роде, социальный, даже политический орган, – заключил он.
– Как это политический? – удивилась Маша. – Что, он премьер-министр или президент?
– Что-то вроде этого, – сказал Инопланетянин, – и даже больше, чем это. Без него мы не могли бы осуществлять наши гражданские права. Он занимает место и парламента, и правительства, и конституции, и в определённые моменты может их и замещать. Разумеется, он для нас ни на что не пригоден, но полезен нам с идеологической и духовной точек зрения. Без него мы не смогли бы создать государство...
В другое время слово «государство» повергло бы Машу в состояние немоты. Но теперь времена изменились, и услыхав о правительстве, конституции, парламенте, государстве, она расхохоталась.
– Может, государство это ваше, – говорит она, продолжая хохотать, – прячется в ширинке? Откроешь молнию, и, глядишь, появляется на свет государство, – добавляет она среди взрывов хохота. – Закроешь молнию, и государство послушно возвращается на своё место и пробует мурлыкать потихоньку, как кот на печи.
– Не шути с такими вещами, – сказал Инопланетянин. – Если бы ты знала, что происходит там, наверху, ты бы ужаснулась. Видела ли ты, Маша, когда-нибудь электронное табло управления на большом заводе?
– Видела по телевизору... Только часы и кнопки.
– Только часы и кнопки, – повторил Инопланетянин, заглядывая в записную книжку в зелёной обложке, которую извлёк из «дипломата», поставленного под табурет. – Брысь, – крикнул он, отгоняя чёрного кота, который снова попытался взобраться к нему на колени. – Маша, забери его отсюда. Не люблю котов: похожи на чертей, да и характер у них извращённый.
– Виссарион! – прикрикнула Маша на кота. – Оставь гостя в покое. Ну-ка отправляйся на своё место на диване!
Кот отцепил когти от колен Инопланетянина и, слащаво мяукая, прижался к машиной юбке.
– Если бы случилась возможность, я перевешал бы всех котов мира на лампочках и оставил бы их висеть там до Страшного Суда. Не стоит жалеть этих зловредных тварей, – сказал Инопланетянин. – Но смотри-ка, – продолжил он, – из-за кота я чуть не забыл сказать тебе очень важную вещь. Так о чём я говорил, Машенька?
– Говорили о каких-то табло управления, – подсказала Маша.
– А, – встрепенулся Инопланетянин, – вспомнил: то, что ты видела по телевизору – это пустяки. Посмотрела бы, как висят часы у нас: одни за другими. Гроздьями, гроздьями… И как ты думаешь, что они собой представляют? Каждые часы, – продолжает он, – представляют собой третий пол.
– Совсем недавно вы сказали, что он представляет собой другое, и насмешили меня. Часы? – повторила Маша.
– Что-то вроде часов, – пояснил Инопланетянин. – Часы находятся вне нас. Каждые из них имеют своё место на табло. И тогда, когда они вступают в контакт с чужим механизмом, в обществе происходят определённые пертурбации. Наш биологический ритм определяется связями, которые образуются в системе, то есть не только биологическим ритмом, но и ритмом социальным.
Инопланетянин налил себе ещё стаканчик из бутылки, опорожнил его одним глотком, и затем продолжил:
– Милая Маша, я прибыл сюда с определённой целью. У меня трудная миссия. Ношу вот с собой в этом портфеле, – и Инопланетянин указал пальцем на дипломат, – все инструкции, зашифрованные в формулах таких сложных, что никому их не под силу расшифровать. Изучая на отдалении световых лет вашу планету, покрытую облаками и лесами, я пришёл к выводу, что жизнь на земле пошла ошибочным курсом, и то, что её усложняет здесь, есть ложная связь, установившаяся между двумя полами. У вас мужчины, в основном самцы, размножались безо всякой меры. Взгляни на улей, там увидишь только пчёл и кое-где по одному трутню. И это только в период размножения. Что касается остального, то в улье не нужны самцы. Однако у вас, куда ни бросишь взгляд, кругом самцы – и молодые, и старые. А излишнее это изобилие ненужных сил приводит к психическим и социальным расстройствам. Как прекрасна была бы жизнь на земле, если бы не существовало мужчин, Машенька! Не было бы войн. Исчезли бы революции, а также нищета и истерия в каждой семье. Подумай, Маша, что практически представляет собой мужчина? Из чего складывается его жизнь? Шестьдесят процентов своего времени он проводит в кабаке. Остальное время занимается другими мерзостями: войной, политикой, развратом и т.д. Мы размышляли над нелепостями жизни на Земле и пытались найти какое-то решение для выхода из тупика, принимая во внимание, что во время нормального выброса мужчина выделяет, приблизительно, 400.000.000 сперматозоидов, из которых только один оплодотворяет яйцо. Остальные сперматозоиды исполняют лишь декоративную роль. Мы сделали вывод, что если эти сперматозоиды использовать максимально, тогда один-единственный самец в одном только слиянии может оплодотворить 400.000.000 женщин. Хорошо, – скажешь ты, – в любом процессе существуют и потери, скажем, 10%, хотя, по моему мнению, этот процент великоват, но будем щедрыми. Что означает это на самом деле? Это означает, что за 10 дней он может оплодотворить три миллиарда женщин. А за 20 дней – 6 миллиардов. Теперь я напомню тебе математическое правило, самое простое: значит, если за 20 дней один самец сможет оплодотворить всех женщин земного шара, которые будут жить в 2013 году, теряя только 800.000.000 сперматозоидов, те самые десять процентов, тогда скажи мне, пожалуйста, милая Машенька, на что вам нужны остальные мужчины?!
Маша не ответила ни да, ни нет. Посмотрела на луну, поднимающуюся над домом соседа, взглянула на слегка покачивающуюся в ночи берёзу на противоположной стороне улицы и на чуть слышно поскрипывающий колодезный журавль; потом, задумавшись, опустила ресницы, разглядывая резиновые сапоги Инопланетянина, испачканные синей инопланетной грязью, и произнесла:
– Может, всё-таки нужны для чего-нибудь, иначе зачем же они были созданы?
И Маша вспомнила первого мужчину, вошедшего в её жизнь. Вспомнила его сапоги, смазанные дёгтем, и сказала:
– Вижу, что откуда бы ни приходили мужчины, все они носят сапоги. И Маша ласково усмехнулась:
– Не улыбайся, Машенька, – сказал Инопланетянин. – Не смейся над моими сапогами. Я натянул их больше для форса, чтобы не отставать от моды. Мои сапоги ничто в сравнении с теми, что вошли в твою жизнь. Подумай только, Маша, что сделали из тебя все эти мужчины! Вылезли из танка, слезли с трактора, вошли в твою личную жизнь, обтёрлись о тебя, как о половик, и после того, как оставили на тебе всю свою грязь, ушли своей дорогой. Скажешь, не так? А меня ты отвергла, хотя намерения мои были самые чистые. А теперь я тебе скажу так: по своей натуре я существо деликатное. И, уж поверь мне на слово, умею вести себя с женщинами. Я буду хорошо относиться и к тебе, Маша, и, пожалуйста, не упускай из виду: я твой Бог.
Перевод Светланы Негру.
Литературная адаптация Мирославы Метляевой.
|
|