| |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск пятый
Цветы усопшим
Большой талант всегда сопровождает великодушное сердце.
Теофиль Готье
Елена Кузнецова
ЖИВОЕ ВОПЛОЩЕНИЕ ПОЭЗИИ
Памяти Никиты Стэнеску и Аурела Ковача
Зимой 1983-го умер Никита Cтэнеску, весной 1993-го – Аурел Ковач. Я вспоминаю их всегда вместе не только потому, что они почти однолетки, (родились в 1933 и, соответственно, в 1932 году), и даже не потому, что они были ближайшими друзьями. Я вспоминаю их вместе потому, что сама я чаще всего встречалась с Никитой в доме своих ближайших тогда друзей – Стелы и Аурела. Потому, что в этом доме я слышала чудесные стихи Никиты и ещё чаще – его странные, косноязычно-вдохновенные монологи прирождённого поэта, не менее вдохновенно воспринимаемые влюблёнными в поэзию и в него – как в её живое воплощение – слушателями. И встречала направленный на меня удивительный взгляд этого человека; взгляд, поражавший, сражавший тебя своей беззащитностью и – казалось бы несовместимой с ней, удивительной добротой, расположенностью к ближнему, почти небывалой в том, да и не только в том мире, в то – да и не только в то – время.
Доброта – более скрытая, защищённая налётом лёгкой иронии и всегдашней (может быть, начавшей изменять ему лишь в самое последнее время) трезвостью, столь неожиданной у этого отнюдь не пренебрегавшего стаканом доброго вина, а то и рюмкой русской водки (виски случалось тогда не часто) – сквозила и во взгляде Аурела Ковача. В отношениях с женщинами Аурел маскировал её и иначе: это было старомодное – не по форме (вполне современной), а по сути своей – изящно-куртуазное поведение средневекового барда – певца прекрасной дамы, поклонника вечно-женственного. Именно так звучали для меня те бесконечные стихотворные послания, которые он писал мне на титульных листах даримых книг или – ещё чаще – на белых салфетках, подаваемых Стелой к прекрасно (и так экономно!) приготовленным ею блюдам. Мне он писал по-русски (с этого языка, выученного им в тюрьме, куда Аурел попал в 1958 году, после Венгерской революции, он перевел целый ряд авторов, в том числе «непереводимую» Марину Цветаеву), как Ингрид по-немецки, как Роксане по-португальски. И, кроме тёплого дружеского расположения и изящной рыцарской позы, я находила в этих строках отголоски его повседневного труда – пяти переведённых им великих эпопей человечества, десятков романтических – и не романтических – поэм, сотен старинных и современных стихотворений, тысяч, десятков тысяч строк, написанных самыми разными – европейскими, американскими, азиатскими – поэтами и воспроизведённых им на удивительно богатом, сочном – и поэтически точном – румынском языке. Было интересно улавливать отголоски этих строк в сочиняемых им самим стихах – сочиняемых чаще всего «на случай», в счастливые минуты свободных от труда вечеров (ведь, принуждённый работать постоянно – и потому тяжко, он, так же точно, как Анна Ахматова, по её горько-верному выражению, «питался собственным мозгом»). И хочется сохранить в читательской памяти хотя бы некоторые из них – во всей их первозданности – с языковыми неловкостями и виртуозным мастерством стиха, во всей прелести стихийного чувства и жеста.
Я воспроизвожу их здесь без изменений, сохраняя и его столь ёмкие и выразительные знаки препинания
Многие стихи автором не датированы; время их написания угадывается, однако, по отголоскам того или иного переводимого им поэта – например, Лермонтова в тот период конца 70-х, когда Аурел помогал мне в работе над моей книгой «От Демона до Лучафэра»
(De la demon la Luceafar).
Другие датированы – и мы можем восстановить по ним историю этой трудной, но стоически-гордой и – наперекор всему – удивительно плодотворной жизни.
|
|