| |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск шестой
О малых сих...
Божественная доброта – это желание объединиться в добре с любым живым существом настолько, насколько это в наших силах.
Ло Уильям
Наталья Елизарова
ЛЮБОВЬ НА КОЛЕНЯХ
Ты не спишь. Я чувствую это по твоему дыханию, хотя лежишь спокойно, не ворочаясь и стараясь не потревожить меня даже лёгким движением, но я знаю – не спишь.
В окно заглядывает круглая жёлтая луна, рассекая своим светом темноту в комнате. Кругом тишина – жуткая, замогильная.
Откуда-то с потолка на нас обрушивается бой часов. Три грозных, напряжённых удара звучат, как поминальный колокол. Услышав твой тихий вздох, изо всех сил прижимаюсь к тебе. Ты рассеянно гладишь меня рукой. Я ощущаю нежную невесомость твоих пальцев. Спустя какое-то время твоя ладонь тяжелеет, и ты погружаешься в сон. Я засыпаю вместе с тобой.
…Ты подобрал меня двухмесячным котёнком – полуживым от истощения, дрожащим от холода, измученным от ожидания постоянной опасности со стороны людей, автомобилей и собак. Как-то в промозглый ноябрьский вечер я робко прижималась к дверям твоего подъезда в надежде перехватить хоть что-нибудь съестное. О приюте я даже не помышляла. Но Бог решил надо мной сжалиться и послал мне тебя.
Помню тепло твоих рук, поднимающих меня с обледенелого цементного пола, обволакивающую мягкость шарфа, которым ты, поместив меня за пазуху, укутал, и твой запах, почуяв который, я сразу поняла – вот он, мой хозяин! Я отличу его от миллиона других, ведь только он один такой – необыкновенный, родной, мой!
Тебя не смутило, что я была такой некрасивой: тощей, с впалыми ребристыми боками, с реденькой всклокоченной шёрсткой. Ты отпаивал меня молоком, кормил рыбкой. Сначала я была неприхотливой и покладистой, ела всё, что предложишь: супчик, картошечку, колбаску. Но потом стала привередничать. Тебе же, казалось, доставляло удовольствие потакать всем моим прихотям, и ты каждый день баловал меня чем-нибудь новеньким. Очень скоро из маленького заморыша я превратилась в шикарную красавицу – грациозно-ленивую, холёную, царственную, восхищавшую всех твоих знакомых. Никто не мог равнодушно пройти мимо меня; всем непременно хотелось взять меня на руки и приласкать. Но мне всего милее были твои ласки. Я каждый день с нетерпением ожидала твоего возвращения с работы, чтобы поскорее забраться к тебе на колени и ощутить прикосновение твоих пальцев… Мы были счастливы вместе целых три года, пока не появилась она.
Я почувствовала тревогу задолго до того, как она вошла в наш дом. Ты весь день был каким-то суетливым, метался из ванной на кухню, из кухни – в комнату, на ходу роняя помазок, вилки, восковые свечи, щётку пылесоса; волоча за собой шнур от розетки, ты поминутно наступал на него и обжигался об утюг, порезал палец, открывая банку с консервированными ананасами, разбил хрустальный фужер.
…Едва переступив порог нашего дома, она, сморщив нос, заявила, что не выносит запаха кошачьей мочи – это может вызвать у неё приступ астмы. Я смутилась. Несмотря на то, что меня взяли с улицы, я была очень чистоплотной кошкой, сразу же приучилась ходить в одно место – в стоявшую в туалете коробочку с песком, который мой хозяин регулярно менял. Мне стало обидно, что на меня так нагло клевещут.
Перед тем, как сесть в кресло, она долго и придирчиво рассматривала покрывало на сиденье, брезгливо кривилась и говорила, что у неё аллергия на кошачью шерсть. Я окончательно расстроилась и спряталась за штору; прыгнув на подоконник, стала смотреть в окно, на ветку тополя, которую облюбовала ленивая тучная ворона. До меня доносился твой нежный, чуть шутливый голос, хлопок пробки и шипение пены, лёгкий звон посуды и её смех – фальшивый, капризный, жеманный... Я стоически дожидалась её ухода несколько часов, но она всё не уходила и тогда я, высунувшись из своего убежища, с любопытством наблюдала, как падает с кровати на пол смятая рубашка, чёрные чулки, блестящий лакированный пояс…
Она стала часто появляться в нашем доме. С её приходом я для тебя переставала существовать. А после того, как она сказала, что я сделаю на её одежде затяжки, ты и вовсе стал запирать меня на кухне и вызволял меня оттуда только после того, как она уходила. Я страстно желала, чтобы она никогда больше не возвращалась. И однажды моя мечта исполнилась – она ушла и не вернулась. Я была на седьмом небе от счастья, а ты, напротив, опечалился, сник. Все дни напролёт ты стал проводить возле телефона, слушая монотонные однообразные гудки в трубке; вздрагивал от малейшего шороха в подъезде, поминутно смотрел в окно. Я, как могла, старалась приободрить тебя, но ты лишь раздражённо спихивал меня с колен. Я не обижалась, понимала, что тебе сейчас очень плохо.
Потом на полу нашей кухни появилось множество пустых бутылок – прозрачных, с длинными горлышками, из которых исходил неприятно-резкий запах. На меня ты и вовсе не обращал никакого внимания: перестал приносить свежую травку, песок в коробке менял редко, от случая к случаю, даже кормить иногда забывал. Я, стараясь не рассердить тебя, всё чаще стала отсиживаться за шторой.
…Она вернулась внезапно. Твоей радости не было границ. Ты, прижимая её к себе, целовал её лицо и волосы, а она мягко, но настойчиво высвобождалась из твоих объятий и что-то невнятно говорила про какие-то проблемы, долги и деньги. Ты отвечал на её слова поцелуями, а она всё решительнее отстранялась от тебя, и, наконец, оттолкнув, закричала: «Неудачник! Ничтожество! Презираю тебя!» Ты вдруг весь съёжился, стал каким-то маленьким, жалким. Опустившись перед ней на колени, ты обнял её ноги, прижался губами к её сапогам. Она оттолкнула тебя и выбежала в прихожую. Я слышала её злобные восклицания, твой умоляющий шёпот, лязг дверного замка, грохот входной двери, а потом тишину – острую, пронзительную, подавляющую.
…Когда я решилась выйти из своего укрытия, то обнаружила, что тебя нигде нет. Я встревожилась, заметалась по квартире. Из-за двери ванной узкой полоской пробивался свет, оттуда – ни шороха. Я, издав отчаянный вопль, бросилась к двери и стала царапать её когтями. Не делай этого! Прошу тебя, не надо! Если ты уйдёшь, я останусь совсем одна! Не бросай меня!... Ты открыл дверь. Зажимая пальцами окровавленное запястье, прошёл на кухню, достал аптечку, извлёк из неё пластырь, бинт, перевязал израненную руку. Я не отходила от тебя ни на шаг. Зная, что она вернётся, я хотела защитить тебя от неё.
Она вернулась спустя месяц. На этот раз не было ни шампанского, ни свечей, ни музыки, но голос твой был прежним – проникновенным, ласковым, полным обожания и надежды. Она смеялась, а мне хотелось прыгнуть ей прямо в лицо и выдрать когтями её лживые глаза. «Не смей ей доверять, не смей!» – сказала бы я, если бы умела.
…Дождавшись, когда ты встанешь с постели, оставив на скомканных простынях её безвольно-расслабленное тело, я спрыгнула с подоконника. Услышав шум воды в душе, я не стала медлить ни минуты. Осторожно вскарабкалась на кровать, бесшумно подползла к её изголовью. Она, закрыв глаза, мирно и безмятежно посапывала. Я опустилась на её лицо, закрыв ей рот и ноздри пушистым белым брюшком. Её руки под одеялом зашевелились. Она замотала головой. Я, не позволяя себя сбросить, продолжала лежать на ней. Моё тело ощутило под собой два судорожных вздоха, похожих на всхлипывание, а потом она, обмякнув, затихла…
Ты пришёл в ужас, когда обнаружил, что она не дышит. Тормошил её, тряс, бил по щекам… Потом пришли какие-то люди в белом и её увезли, накрыв простынёй. После них пришли другие – в сером; громко топая своими грязными ботинками, они внимательно осматривали нашу кровать, что-то записывали, фотографировали, измеряли. Ты – бледный и растерянный – стоял у окна, обхватив руками плечи. Я приблизилась к тебе, потёрлась мордочкой о твои ноги. Ты, наклонившись, машинально провёл рукой по моей спине.
…С тех пор прошло много дней и ночей. Сначала тебя мучили кошмары, потом – бессонница, но постепенно они исчезли, навсегда растворившись в прошлом, вместе с той, что заставляла нас страдать. Теперь никто не разлучит нас. Мы будем вместе. Навсегда. До самой смерти.
|
|