| |
Наш альманах - тоже чтиво. Его цель - объединение творческих и сомыслящих людей, готовых поделиться с читателем своими самыми сокровенными мыслями, чаяниями и убеждениями.
Выпуск шестой
Нетленное
Я всегда тосковал по более вместительной форме,
Которая не была бы ни слишком поэзией,
ни слишком прозой…
Чеслав Милош
Никита Данилов
ИЗ СБОРНИКА «ИНОЙ ВЕК»
ПРИЗЫВ
Отец великих и отец малых дел
отец что рыдаешь во тьме
и отец что смеёшься в небе
отец отовсюду и отец ниоткуда
Отец огня и отец воды
отец туч небесных и отец ветра
отец заката и отец восхода
отец света и отец тьмы кромешной
отец всего отец ничего!
……………………………
… Одинокие перед ликом ночи,
страшно, мучительно одинокие,
мы ни рождаемся, ни умираем!
ПЕЙЗАЖ С ГОРЯЩИМИ НА ВЕТРУ СВЕЧАМИ
Как чёрные тучи опираются на небо,
так душа моя оперлась
на тень твою, Боже!
У ног человека
посеяны
слёзы пшеницы,
слёзы овса,
слёзы ржи.
И ноги прохожих
идут по высоким колосьям –
по свечам земли,
зажжённым
вечерним закатом!
ЧАС
I
Я протягиваю руку к вещам
и пальцами накрываю веки
каждой вещи больной,
воздымаюсь из тьмы и гибну
в своих собственных безднах!
Я тот, кто я есмь.
Шаги мои не оставляют
следов, и ни одно из зеркал
не хранит моего отраженья!
II
Я тот, кто я есмь!
III
Вечерами подобный небу,
освещённому грустью, ночами
я живу во власти тех волн,
что несут меня к самому себе,
как к последней пристани.
Не вхожу ни в одну дверь,
не вступаю ни в чей дом,
ни в чью душу не погружаюсь.
Я нигде – и нигде себя не найду,
ни внутри себя,
не снаружи.
IV
Я самая полная грусть
и самый больной экстаз,
и радость, что во мне расцветает,
никогда не достигнет неба.
В отчаяньи я выливаюсь,
выплёскиваюсь из себя,
пугая все вещи вокруг,
но повсюду я – это я.
V
Жажда взрывает тучи на небе!
VII
Я закрываю глаза, чтоб пред тобой пробудиться
полнее, чем прежде. Ну-ка, изринь меня,
выкинь на вольный ветер!
ПЕЙЗАЖ С РУКАМИ И КРЫЛЬЯМИ
За спиной у каждого человека
стоит на страже свой ангел. Ангел,
что был у меня за спиною, пал
и всё же чьи это руки,
нежные, словно крылья,
с такой любовью и грустью
опускаются мне на веки?
ПЕЙЗАЖ С ПРОЗРАЧНЫМ АНГЕЛОМ В ОКНЕ
Становится алым как сердце
лицо твоё вечером и разгорается
и пылает как сердце
лицо твоё вечером
и ты стоишь вечером
и ждёшь у окна
и руки ломаешь
с наступлением вечера
и в руках держишь сердце
которое гибнет
с наступлением вечера
с наступлением вечера
с наступлением вечера…
ЖЕРТВА
Его расстреляли за школой,
когда на фруктовый сад
опускался вечер.
Его расстреляли под цветущей яблоней.
– За что? – крикнул брат.
– За что? – прошептала сестра.
– За что? – лбом о землю ударилась мать.
– За что? – повторили птицы, и крик их
пронзил снегопад лепестков от вишен и яблонь.
Руки у него были большие,
волосы чёрные, а глаза невиданно голубые.
Белая жениховская рубаха
распахнута на груди и стянута
кушаком,
сверкающим, словно пурпур.
Трава была высокая, свежая.
Вечер тихий и ясный.
Красные колокола колыхались
над черепичными крышами. Люди стояли
окаменев на паперти возле церкви.
Солдаты заряжали ружья.
Он падал медленно,
словно погружаясь в воду.
Большие кулаки его сжались.
Голубые глаза сверкнули.
Горячий рот усмехнулся.
Трава была высокая, свежая.
Вечер тихий и ясный.
Красные колокола колыхались
над черепичными крышами возле церкви.
Люди стояли окаменев на паперти возле церкви.
Солдаты заряжали ружья.
– За что? – прокричал его брат.
– За что? – прошептала чуть слышно сестра.
– За что? – лбом о землю ударилась мать.
– За что? – повторили птицы, и крик их
пронзил снегопад лепестков от вишен и яблонь.
НОЧНОЙ ПЕЙЗАЖ
Чья-то рука, позабытая в глазах поэтовых,
рисует пейзаж: маки, пшеница в ночи.
Чёрные лилии – лампады затеплённые –
дымятся посередь поля: молчи,
о душа, молчи!
… Ангел в тёмных очках остановит машину
посередь поля пшеницы, невдалеке.
Манекены покинут Город и под вечер
придут купаться в Реке.
Их голые плечи, их голубые ноги
замелькают, побегут по дороге.
Рыбы будут плавать по улицам,
стучаться в дома…
… Золотая лампада засветилась над Городом.
Я лежу посередь поля пшеницы,
на груди раскрытая книга.
Каждый колос – свеча, зажжённая на ветру.
Молча разглядываю руки, словно забытые здесь,
и сам себя вопрошаю: был ли когда я? есмь?
ЧЁРНЫЙ АНГЕЛ
Говори мне о глуби
и пагубной грусти вещей,
о их духе и строе.
Говори мне о их пагубной красоте!
И спустится ангел,
чёрный ангел.
И послышится колокол,
чёрный колокол.
И тогда все они погрузятся в себя,
в свой дух и в свой строй.
Пусть спустится чёрный ангел!
Пусть все они погрузятся в себя,
и колокол пусть звучит вечно.
Говори мне о пагубной красоте!
И так они прейдут
в духе и строе своём.
Пусть всё погрузится в себя!
ПЕЙЗАЖ СО СЛЕПЫМИ АНГЕЛАМИ
Одна-единственная женщина
кипятит в бельевом котле, в воскресенье,
одёжки тысяч слепых малышей
и под вечер
полощет в пологом русле реки,
выжимает и развешивает их для просушки
на проволоке
в вишнёвом саду
И вместо каждой защепки
поёт голубой соловей.
ПОЭМА НА О
Сейчас когда кровь моя превратилась
в воду приди искупаться под вечер
при свете звёзд таких чистых веки
мои пребудут навеки закрыты
как два тихих и бледных цветка
лотоса на такой чёрной такой чёрной воде. О!
МУЖЧИНА КУРИТ ТРУБКУ
Мужчина лет двадцати семи
стоит, повернувшись спиною к кладбищу,
и курит трубку.
Он не курящий, и всё же курит.
В 27 лет
Наполеон был генералом,
пересекал Альпы и покорял Италию.
Лермонтов умирал, пронзённый пулей,
где-то в Кавказских горах,
Есенин пытался повеситься.
Мужчина стоит, повернувшись спиною к кладбищу,
и курит трубку.
Перед ним пустынное поле,
за полем пустынным город.
За его спиной ряд крестов,
и за рядом крестов – город.
В свои 27 лет
он стоит, размышляя:
Наполеон уже был генералом,
пересекал Альпы и покорял Италию,
Лермонтов умирал, пронзённый пулей,
где-то в Кавказских горах,
Есенин пытался повеситься.
И пока он так размышляет,
со стороны города приближается траурный кортеж,
влекомый четырьмя лошадьми.
Там, за кортежем
Наполеон пересекает Альпы,
покоряет Италию,
и позади него играет духовой оркестр.
За оркестром
Лермонтов умирает, пронзённый пулей,
где-то в Кавказских горах,
и позади него играет оркестр.
Кортеж, приближаясь к воротам, остановился.
Где-то за ним Есенин
в отчаянии пытается повеситься,
и позади него играет оркестр.
В свои почти 27 лет
мужчина стоит, прислонившись к чугунной решётке,
и курит трубку.
Позади его роют яму,
гробокопатель, отдыхая, закуривает трубку.
На голове у мужчины фуражка,
на шее повязан шарф, брюки в клетку.
Он не курящий и всё же курит.
И позади него играет оркестр.
ПОРТРЕТ
Уж ночь, и сердце твоё возносится
над всеми сердцами. Во тьме,
во сне, его аура светится. И лишь голова
склонилась на грудь и губы твои
чуть сжались. Чуть-чуть.
ГОРОД
Солнце спускается к горизонту,
время косьбы наступает.
Во сне мои волосы вырастают, как травы,
словно поле спелой пшеницы,
на ветру развевается борода.
О приди, большеокая прекрасная дама,
И накрой своими тонкими пальцами
Мне смертельно усталые веки.
Ах, как мягко колышется на улицах поле пшеницы,
Как печально шелестит мне во сне трава.
ЯСНО
И наконец, уже к вечеру, мы достигали дерева светлого,
именуемого Древом грусти, чьи листья
чистым ясным своим перезвоном
затопляли на закате и небо и землю.
И растянувшись в тени их ветвей, лежали как день,
может два или, может, больше, гораздо больше,
глаза открыв широко, и руки сложив на затылке,
и в ясное небо глядели, а в небе ни тучки, ни птицы…
ПОВЕРХ ВЕЩЕЙ
Вам не узреть моего лица, потому что
лицо моё слишком близко от вашего. Добро и зло,
часть и целое, свет и тьма и этот бесконечный путь,
что кончается во всех вещах.
Вам не узреть моего лица и не почувствовать
тени, потому что тень моя постоянно у вас в тени:
добро и зло, часть и целое, свет и тьма
и этот бесконечный путь
что кончается во всех вещах…
В Е К
Все стулья выброшены в море,
все столы – выкинуты в Океан.
Голоса толпы гудят под окнами;
посередине дома Ф.М. Достоевский
– в униформе, как капитан.
Колокола смерти гудят в воде оглушительно,
так оглушительно!
Луна давит облако мохнатыми гусеницами.
Танки воют на улицах, кровь забрызгала
витрины и стены. Люди шепчут во сне
губами плюшевыми: Умерли манекены,
умерли все манекены!
Дом взвивается в воздух, рыбы бьются о стены,
наши ладони печатями прилипли к окну.
Руки, ногти, глаза брызжут из-под колёс…
В реке, в кровавой Реке ты плывёшь!
Разорвана в клочья рубаха отчаявшегося человека.
Вот он, приближается ужасного века конец:
на красной крыше Дома голые ангелы, завёрнутые в
газеты.
Арлекин с помятым лицом, бледный, как смерть,
Шепчет сквозь сумерки века:
Сбылись все мои политические пророчества!
Я счастлив и могу умереть, могу умереть.
Все окна выброшены в море,
все двери выкинуты в Океан.
Дом блуждает по воздуху – только крыша
да стены-стоны
и сквозь окна торчат, как вёсла, наши ладони…
СЛЕПОЕ ЛИЦО
Я из тебя воздымаюсь
как из глаз слепого
с усилием воздымается
вечером колокол слёз
и в тебя погружаюсь
как погружается
в глаза слепого
колокол слёз!
Перевод Елены Логиновской
|
|